Глава 25

— Семиминутное опоздание, — сверившись с карманными часами, сказал Висмут, когда они прибыли на вокзал Этена. — Ты молодец, Сурьма. Мы практически нагнали отставание из-за простоя. Спасибо тебе.

— Молодец не только я, — довольно усмехнулась Сурьма, снимая перчатки и выключая резонатор, — одна бы я не справилась. Мы отличная команда, Висмут! — закрыв ПЭР, она поднялась со своего кресла и подошла к Висмуту, ждавшему её у дверей. — Мне ещё ни с кем не было так легко, — сказала, понизив голос, — и я сейчас не только о работе. Так что это тебе спасибо. И за поддержку, и за то, что выслушиваешь меня, и… за всё, в общем, — её губы тронула робкая улыбка, а взгляд уткнулся в мыски собственных ботинок. — Знаешь, я даже рада, что Никель сбежал… Нет, я, конечно, до сих пор зла на него: он меня бросил, как он мог?! Но не сделай он этого, мы с тобой не познакомились бы. Я рада, что знаю тебя, Висмут, — она вновь посмотрела ему в глаза, и её ладонь легла на его запястье. — Хоть мне всё ещё немного стыдно за себя прежнюю, за то, как началось наше знакомство… Но хорошо, что оно всё-таки состоялось.

Висмута не отпускало ощущение, что Сурьма набирается смелости что-то ему сказать. Что-то, что говорить не следовало бы. Поэтому он деликатно высвободил свою руку из-под её пальцев и открыл дверь будки машиниста.

— Пойдём? Сдадим документы и ещё успеем где-нибудь поужинать.

— Может, снова сходим в то место? — спросила Сурьма. — Ну, с огненным представлением. Обещаю, что пить ничего не буду! Ни капельки! — рассмеялась она, поймав шутливо-недоверчивый взгляд напарника.

И они вновь пошли в тот кабак под открытым небом, и Сурьма опять заказала рёбрышки в малиновом варенье, и хлопала жонглёрам, и кричала что-то восторженное вместе с остальными зрителями, когда артисты выполняли особенно сложный трюк, и обменивалась улыбчивыми взглядами с сидящим рядом Висмутом, и была счастлива. А поздним вечером, когда они возвращались к поезду, в груди словно протянуло сквознячком: этот вечер закончился и вряд ли когда-нибудь повторится.

— Жаль, что нельзя выбрать какое-то мгновение и провести в нём всю оставшуюся жизнь, — вздохнула Сурьма.

— И тебе не надоело бы бесконечно переживать одно и то же?

— Некоторые вещи не могут надоесть. Например, счастье.

— Но ощущения могут притупиться, потерять свою остроту и свежесть, — возразил Висмут.

Сурьма задумчиво нахмурилась.

— И всё равно жаль, что нельзя выбрать какой-то конкретный момент и хотя бы изредка попадать в него, переживая заново, — ответила она.

— Мы не можем выбрать момент, в котором жить, но мы можем выбрать, как жить в тот момент, который у нас есть, — сказал Висмут будто не Сурьме даже, а самому себе, — и может быть, наш выбор сможет приблизить имеющийся момент к желаемому. Если только у нас достанет смелости этот выбор сделать…

Они вошли в вагон и остановились в коридоре. Из кухни доносилось тихое посапывание Рутения, а из купе Висмута — вкрадчивый храп Празеодима.

— Спасибо тебе, Висмут, — прошептала Сурьма совсем тихо, почти одними губами, чтобы никого не разбудить, — это был чудесный вечер.

Он улыбнулся в ответ — немного печально, как показалось Сурьме. В неярком, приглушённом до минимума сливочно-жёлтом свете керосинового фонаря не видно было обычных лучиков-морщинок в уголках его глаз, да и самих глаз в тени ресниц тоже почти не видно.

— Я тоже рад, что знаю тебя, Сурьма.

Её взгляд опустился на его губы, и непрошеное, почти преступное любопытство прошило её мысли, словно спущенная с тетивы стрела: «Наверняка его поцелуй совсем не похож на поцелуй Астата! Интересно, какой же он на вкус?»