— Уже осмотрел, лапушка, и даже документы у начальника станции выправил.

— Я что, проспала? — испугалась Сурьма.

— Это он встал в ранищу, а выглядит так, будто и не ложился вовсе! Не знаю, может, колено его опять шалит. А ты, лапушка, тоже какая-то невыспавшаяся, — Празеодим сощурил глаза, смотревшие булавочно-остро, — уж извиняй, не принято девушкам такое говорить, но уж как есть, — он развёл руками, — бледненькая совсем.

— Вы, как всегда, господин Празеодим, — поджала губы Сурьма, — и галантны, и тактичны.

— Да не слушайте его, госпожа, — вмешался Рутений, — это дяденька на меня злится, что спор наш проигрывает! Не верил, что я грамоте до приезда в Крезол выучусь, даже если он меня днями напролёт учить будет. А я смышлёный оказался, — губы мальчишки растянулись в довольной улыбке, а крыса, уловив момент, отхватила кусочек его булки и вновь развернулась к хозяину спиной, сложив хвост в маслёнку.

Празеодим скорчил ядовитую гримасу — передразнил Рута.

— И крысу свою из еды убери, ходит тут по столу грязными лапами!

— Да господин Цезий за утро уже с десяток раз вымылся, какой же он грязный?! — притворно возмутился мальчишка. — И мылся-то весь полностью: от усов до хвоста! А вас, дяденька, я сегодня не мог без драки уши заставить почистить!

— Поговори мне ещё, пустомеля! У самого шея чёрная!

— Так то ж синяки, не грязь, — артистично вытаращил глаза Рут. — Дяденька какой-то посиживает тамова, на шее моей, ножки свесив, вот и отсидел до синяков!

— Ах ты шкет! — Празеодим сверкнул азартным глазом и метнул в мальчишку скомканную салфетку. — Погоди у меня! — пригрозил он, поднимаясь из-за стола.

Мальчишка, сдерживая рвущийся наружу хохот, подхватил свою крысу, которая, даже перехваченная поперёк пуза, продолжала невозмутимо точить кусок булки, и бросился из кухни. Празеодим — за ним, едва не сбив с ног Сурьму.

— Тихонечко, дяденька, — со смехом донеслось до неё уже из купе, — не перенатужьтесь слишком, а то ж вы старенький, а ну как произойдёт чего?

— Я тебе сейчас произойду, паршивец!

Сурьма усмехнулась, взяла себе булочку и пошла в локомотив.

Пока дожидалась Висмута, успела всухомятку позавтракать. И где он, интересно, ходит?

Отряхнула с пальцев сахарную присыпку, полезла в карман за платком, чтобы вытереть губы. Поднеся его к лицу, замерла, вдыхая запах давно подсохшей масляной краски и ветхого бывалого дерева, фонарной копоти и горячей жести. И шпал, пропитанных чёрным смолистым креозотом. Сумасшедший, будоражащий запах, пронизывающий насквозь, до звона в ушах, словно паровозный свисток! Такой знакомый, такой родной…

Это был платок Висмута, который она так и забыла ему вернуть. Сурьма прижала краешек тонкой белоснежной ткани к губам, сделала ещё один глубокий, жадный вдох и, плутовато оглянувшись, спрятала платок обратно в свой карман. Она оставит его себе, раз уж Висмут его не хватился. На память. Как и ту его записку, благодаря которой она сейчас здесь.

Когда Висмут вернулся в будку машиниста, Сурьма заметила, что он вновь прихрамывает.

— Опять колено?