— А на дворе — не прошлый век, позволь заметить, — лукаво улыбнулась Сурьма, — и на венчании народу будет в разы больше! И все — знакомые! Там ты тоже руку мне целовать будешь?
Астат улыбнулся и, украдкой глянув по сторонам, поцеловал её требовательные губы. Сурьма опустила ресницы, готовая полностью отдаться поцелую, дабы не упустить ни малейшей искорки, ни её микроскопического отблеска в недрах своего размеренно бьющегося сердца… Но вместо долгожданного душевного трепета, сладостной истомы и прочих признаков любовной эйфории, возникающей в такие моменты у героинь сентиментальных книг, заметила чей-то силуэт, прошедший мимо них в ворота мастерских, и узнала в нём Висмута.
«Со мной и впрямь что-то не так, — раздосадованно подумала Сурьма, когда Астат выпустил её из своих вежливых объятий, — я чувствую только лишь паровозы, но не людей…»
***
Прежде чем пойти к господину начальнику за документами, Сурьма поднялась в вагон, чтобы оставить там свой чемодан. Вагон был ещё довоенный, старомодно устроенный. Большое пространство поделено на три помещения: две спальни и кухоньку. В каждой спальне — узкая кровать, кресло, угловой шкаф и маленький секретер на тонких ножках. Левое купе обычно закреплялось за машинистом, правое — за его помощником или пробуждающим.
Сурьма толкнула дверь в свою спальню и застыла на пороге, примороженная душераздирающим воплем. Ей показалось, что заорал сам вагон: сразу и не поверишь, что этот хриплый скрежет могло издавать живое существо. Ну разве что старый раненый птеродактиль, возможно… Но вопил человек. Посреди купе, над раскрытым чемоданом с его переворошенным бельевым нутром, стоял Празеодим, в кальсонах и пижамной рубашке.
— Какого хрена, милочка, вы вламываетесь в мои покои?! — старик выпятил тощую грудь колесом и по-генеральски упёр руки в бёдра. — Неужто ты подглядывала за мной, маленькая бесстыдница?!
Оторопь с Сурьмы смыла волна негодования, которой она захлебнулась, набирая в грудь побольше воздуха, чтобы возмутиться такими обвинениями. Поперхнулась, закашлялась.
— Папа! — раздражённо раздалось позади неё, и Сурьма не сразу узнала голос Висмута: в гневе он звучал иначе. — Что ты опять натворил? — Висмут протиснулся в купе мимо всё ещё стоящей на пороге Сурьмы, обронив что-то сквозь зубы в адрес старикашки.
Что — она не разобрала, но готова была поклясться: что-то очень крепкое.
— Что тебе опять от меня? — взвизгнул Празеодим, уворачиваясь и пряча руки: Висмут попытался ухватить его за локоть. — Это она тут охальничает, а не я! Я переодевался в пижаму, а она… она…
— Ты
— С чего бы это? — не поверил старик. — Там — твоё, значит это — моё.
— Ты должен находиться в моём купе, папа. Помнишь, мы уже говорили об этом. Миллион раз — и это только за сегодняшнее утро!
— Чёрта с два! Я требую отдельное помещение! — каркнул Празеодим в лицо Висмуту, а потом перевёл вмиг потеплевший взгляд на ошарашенно взирающую из дверей Сурьму. — Хотя с тобой, лапушка, готов поделиться. Ты тоненькая, мы вдвоём поместимся!
— Куда поместимся? — прошелестела Сурьма, явно не желая слышать ответ.
— Зови меня Оди, просто Оди, лапушка! — подмигнул ей Празеодим, блеснув хитрым глазом.
Представляясь, он на миг перестал вертеться, выпростал спрятанную за спину руку и прижал ладонь к груди. Висмут, воспользовавшись моментом, поймал его за локоть и поволок вон из комнаты. Празеодим запнулся за свой раскрытый чемодан, второй ногой вступил в переворошенные пижамы, тут же запутался в них — уже обеими — и едва не рухнул на Сурьму, но повис на Висмуте, вовремя им подхваченный.
— Я буду туточки, за стеночкой, — дед, стреноженный обвившимися вокруг лодыжек пижамными брюками, шаловливо поиграл бровями, — ты, лапушка, стукни кулачком трижды, если заскучаешь.
— Я тебе четырежды стукну, — пробухтел в ответ Висмут, тащивший Празеодима мимо вжавшейся в косяк Сурьмы на выход, — и уж не в стеночку.