Вызвали ли пропагандируемые государством образы какие-либо критические вопросы? Чтения стихов военных поэтов на состоявшихся в тот год литературных фестивалях были гораздо полезнее, чем официальный спектакль. Тем временем историческое объяснение причин конфликта, которое звучало из уст Дэвида Кэмерона и членов его правительства, повторяло версию, бывшую в ходу во время самой войны, но в последующие десятилетия изъятую из обращения за негодностью. Согласно этой версии, Великобритания вступила в войну, чтобы защитить отважную маленькую Бельгию. Или, как вариант, в связанных друг с другом коридорах Уайтхолла и Би-би-си появлялся призрак ужасного гунна[85], а газеты Мёрдока захлебывались шовинизмом, внушая молодым поколениям мысль о том, что война началась целиком по вине Германии. Некритично повторять этот вздор в XXI в., как поступили большинство крупных СМИ, было просто позором.

Главной причиной войны была имперская жадность. Британская элита не могла удержаться от вступления в войну, так как эти люди откровенно захватили или еще каким-то образом контролировали самое большое число колоний и экономических бастионов на земном шаре. Они были не готовы чем-либо делиться с немцами. Центральные органы управления всех участвовавших в войне империй – за исключением отчасти турок-османов и японцев – находились в Европе. Именно европейские государства-нации разделили мир на колонии и правили ими. Германия и Италия, припозднившиеся с созданием собственных национальных государств, были настроены насмерть грызться в этой волчьей стае за то, чтобы урвать себе кусок планеты пожирнее.

Эта конкуренция и породила конфликт. Каждый из участников выбирал свою сторону исключительно на основании собственных национальных интересов, будь то экспансия или всего лишь сохранение колониальных владений. К демократии все это не имело практически никакого отношения. Соответственно были выстроены обе империалистические банды. В Тройственной Антанте состояли англичане, французы и русские, у всех были свои собственные колонии. Одну за другой эта компания привлекла на свою сторону Сербию, Португалию, Японию, Румынию, Китай, Италию (перебежавшую в их лагерь в 1915 г.), Бразилию, Перу и, что имело решающее значение в 1917 г., Соединенные Штаты – после того, как в ходе Февральской революции в России свергли царя и Восточный фронт оказался дестабилизирован. Из Центральных держав главными были Германия и Австро-Венгрия, к которым позднее присоединилась Османская империя.

В событиях, которые привели к началу войны, прослеживается четкая структура. С первого же десятилетия XX в. ощущалось решительное движение истории – первые толчки землетрясения, которые почувствовали как те, кто готовился воевать, так и противостоящий им европейский рабочий класс и социалистические партии. Самые разные люди – либеральный историк Гобсон, русский большевик Ленин, английские социалисты Брейлсфорд, Кейр Харди и Рамсей Макдональд, немецкие социал-демократы Люксембург, Либкнехт и Каутский, а также многие другие – уже отметили назревавший конфликт между соперничающими европейскими империями. В 1912 г. социалисты Второго интернационала были настолько уверены в том, что война вот-вот разразится, что единогласно одобрили антивоенную резолюцию, предложенную Лениным и Люксембург, особо оговорив, что с началом конфликта они организуют общеевропейскую стачку, которая парализует военную машину. Рабочие не станут умирать за капитал и империю.

В Великобритании возглавляемое Асквитом либеральное правительство включало трех ключевых игроков: Ллойд Джорджа в казначействе, Уинстона Черчилля в адмиралтействе и сэра Эдварда Грея в министерстве иностранных дел. До этого Черчилль поддержал предлагавшиеся либералами реформы системы социального обеспечения, запущенные после выборов 1906 г., а также выступил в поддержку Ллойд Джорджа во время конституционного кризиса 1911 г., когда палата лордов с одобрения короля попыталась заблокировать реформы. Двумя годами ранее он вместе с Ллойд Джорджем отверг предлагаемую сумму расходов на военно-морской флот, но очень скоро пересмотрел свою позицию. Визит германского военного корабля в марокканский порт Агадир в июле 1911 г. стал сигналом того, что и так становилось все яснее для каждого. Берлин намеревался устроить провокацию и произвести впечатление на французов, которые ранее направили войска в сердце этого арабского государства. Отнюдь не собираясь бросать вызов французскому экспансионизму, руководители Германии требовали территорий для собственной неоперившейся империи.

Этого было достаточно, чтобы подтолкнуть Черчилля к действию: Германия явно что-то задумала. Он оказал давление на Ллойд Джорджа, чтобы тот включил в свое выступление в Мэншн-Хаузе[86] перед собравшимися финансистами и их друзьями – аудиторией, в которую также входили торговцы смертью, производители вооружений, богатевшие с каждой новой войной, – нижеследующий пассаж. Канцлер подчинился. После ритуальных реверансов насчет мира во всем мире он произнес следующее:

В Магрибе у Великобритании не было прямых интересов, но ее тревожило растущее торговое и военно-морское соперничество с Германией. Кроме того, Великобритания была решительно настроена блокировать все усилия Германии по установлению торговых связей с разбросанными по всему свету британскими колониями и полуколониями. Несмотря на это, немцы постепенно расширяли собственный территориальный охват, совершая прорывы на юго-востоке Европы, на Балканах и на территории теперь уже очень больной Османской империи. Символом франко-германского экономического соперничества стали огромные месторождения железа во Франции и массивные угольные залежи в Рурском бассейне Германии. Объединение угля и железа было мечтой промышленников и представлявших их политиков по обе стороны границы. По этому вопросу симпатии Великобритании были на стороне французов.

Цифры говорили сами за себя. Великобритания, будучи «мастерской мира», совершенно не желала, чтобы в этом качестве ее сменил кто-то другой – и уж точно не эти немецкие выскочки. Однако, притом что она по-прежнему могла похвастать своим огромным преимуществом в протяженности колониальных железных дорог (на площади вчетверо большей, чем площадь германских колоний), на собственно промышленном фронте немцы уже догнали и перегнали англичан. В 1892 г., как не уставал подчеркивать Ленин, производство чугуна в Германии составляло 4,9 миллиона тонн – меньше, чем у Великобритании с ее 6,8 миллиона тонн. К 1912 г. перевес немцев уже нельзя было отрицать. Ленин вежливо задавался вопросом: «Спрашивается, на почве капитализма какое могло быть иное средство, кроме войны, для устранения несоответствия между развитием производительных сил и накоплением капитала, с одной стороны, разделом колоний и "сфер влияния" для финансового капитала – с другой?»

Учитывая экономические структуры капиталистической системы, война и захват были единственными способами объединить минеральные ископаемые под одним флагом. Франция и Германия были в равной степени воинственны, и именно их взаимная враждебность определила природу военных союзов, которые формировались для предстоявшей долгой (с 1914 по 1945 г.) «европейской гражданской войны»[87]. Цели царского правительства включали в себя обретение контроля над проливами, связывающими Черное море со Средиземным, а также устранение австрийского влияния на Балканах – под лозунгом панславизма.

Эти конфликтующие интересы стали причиной череды кризисов, которыми были отмечены пять лет до начала войны в 1914 г. Мир уже разделился на государства, которые давали в долг, и те, которые брали займы. Англичане поддерживали свою гегемонию в Африке и Азии благодаря системе, в которую входили как непосредственные колонии, так и полуколонии. Там, где выдавались кредиты, – в Китае, Египте, Аргентине – высшей и последней судебной инстанцией был британский военно-морской флот. При этом для британской торговли было жизненно важно сохранить эти страны открытыми для себя. Если Германия станет доминирующей державой в Европе, вся система рано или поздно окажется под угрозой.

Руководители Британской империи вполне могли сохранить нейтралитет. Но, как всегда, – и подобно всем прочим империям – Великобритания на первый план ставила свои собственные интересы, независимо от используемых методов или отрицательных последствий. Вопросы о жизни и смерти в колониях редко становились предметом серьезных обсуждений в официальном политическом дискурсе имперских элит Лондона. Либеральная партия, а позднее и лейбористская фракция в парламенте шли в ногу с империей. Голоса несогласных были едва слышны, и в критические моменты большая их часть также замолкала.

Что касается приоритета британских интересов, то Черчилль всегда образцовым для политика образом заботился о нем – независимо от того, находился ли он в тот момент у власти или был от нее временно отлучен, восседал ли он на передней скамье у либералов или пребывал в задней каюте у тори. Призрак надвигавшейся войны гальванизировал его энергию. Черчилль, его старый приятель виконт Холдейн в военном министерстве и глава МИД Эдвард Грей – при поддержке коварного Асквита и чуть менее резкого Ллойд Джорджа – были решительно настроены на конфликт. Грей, прославившийся своей фразой «Свет гаснет по всей Европе», сам был гасителем фонарей и ярым империалистом. Черчилль никогда не ладил с ним на личном уровне, но при этом не испытывал никаких сомнений, чью сторону занять по вопросу о том, какими должны быть следующие шаги Великобритании.

Дуглас Ньютон в своей замечательной книге, посвященной истории июльских дней 1914 г. в Великобритании и опубликованной накануне столетней годовщины тех событий, проливает свет на масштаб противоречий внутри кабинета Асквита. Министры, выступавшие за ту или иную форму нейтралитета, угрожали выступить публично и подать в отставку, если правительство будет слепо настаивать на гарантиях союзникам по Антанте. 27 июля Льюис Харкорт, министр по делам колоний, похвастался, что эту позицию разделяют одиннадцать из девятнадцати членов правительства, образуя «партию мира, которая в случае необходимости сможет распустить кабинет в интересах нашего неучастия»{45}.

В течение последующих семи дней выяснилось, что все это не более чем пустая болтовня. Великобритания объявила войну. Кабинет сохранился в целости. Почему это произошло? У Ньютона дана хронология событий, которые привели Великобританию к вовлечению в бойню, готовую вот-вот захлестнуть континент. Три породистые ищейки Асквита – Черчилль во главе, а за ним Холдейн и Грей – были заняты вынюхиванием наилучших путей, ведущих к войне, на которую кабинет еще не дал согласия.

Это история хитрых уловок и упреждающих решений. Черчилль, например, привел военно-морские силы в боевую готовность своим «приказом держаться твердо» от 26 июля, объявил об этом прессе на следующее утро и поставил кабинет перед свершившимся фактом. Он приказал Королевскому военно-морскому флоту занять боевые посты, вновь не посоветовавшись с кабинетом, – чтобы тот, как он выразился, по ошибке не расценил это как «провокационные действия».

Параллельно с этим кризис в отношениях четырех европейских держав – Франции, Германии, России и Австрии – двигался к точке невозврата. 29 июля Австрийская империя[88] объявила войну Сербии. Царская Россия при полной поддержке Франции объявила всеобщую мобилизацию, которая фактически уже скрыто началась четырьмя днями ранее. У немцев был союз с Австрией. Теперь они столкнулись с войной на два фронта. Они заранее готовились сражаться с Францией. Германское верховное командование предусматривало быстрое продвижение к Парижу через Бельгию. Но Россия представляла собой проблему – как в геополитическом, так и в военном смысле. Немецкий канцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег – высокоинтеллектуальный государственный чиновник, происходивший из семьи ученых, и один из ближайших советников кайзера – рекомендовал пойти на уступки Великобритании, чтобы та сохранила нейтралитет. Было направлено следующее предложение: если Великобритания останется нейтральной, а Франция будет разбита, немцы не станут аннексировать никакие территории в Европе. Бельгия останется нетронутой, но Германии достанутся все заморские колонии Франции. Предложение было категорически отвергнуто Асквитом и Греем, которые не посчитали нужным отвлекать кабинет столь незначительными деталями. Предложение назвали «бесчестным», и дальше говорить было уже не о чем.

Но Грей слегка встревожился из-за того, что радикалы в кабинете могут поднять неподобающий шум: накануне войны это было бы крайне нежелательно. 31 июля, не посоветовавшись с коллегами, он отправил телеграммы в Париж и Берлин, требуя от обоих пообещать, что в случае войны нейтралитет Бельгии не будет нарушен. Германский посол в Лондоне встретился с Греем и задал ему неудобный вопрос: если Германия пообещает уважать бельгийский нейтралитет, а также не нарушать территориальную целостность Франции и ее колоний, то есть если она будет сражаться только на Восточном фронте, воздержится ли Великобритания от вступления в войну?[89]

Гаситель фонарей ответил напрямик. Великобритания не останется нейтральной, даже если Германия не будет вторгаться в Бельгию и Францию. «В тот день, – писал Дуглас Ньютон, – до Берлина была доведена непреклонная позиция Великобритании: решение Германии уважать бельгийский нейтралитет не принесет ей самой ни уважения, ни пользы. В случае войны Великобритания, вероятно, все равно поспешит на помощь Франции и России»{46}. На следующий день Грей пошел на попятную, проинформировав немцев, что Великобритания может остаться нейтральной в случае, если между Германией и Францией не будет боевых действий, а вся война, по сути, будет вестись на востоке. Французы были в ярости. Их позиция по Сербии часто оказывалась еще более воинственной, чем у русских. Георг V был возмущен. Грея вызвали во дворец и устроили головомойку, потребовав дезавуировать его послание, что он и сделал.

Между тем в тот же вечер, после дружеского ужина в компании Асквита и царского посла на Даунинг-стрит, Черчилль распорядился полностью мобилизовать резервы флота, практически не оставляя сомнений в том, что Великобритания готовится к войне. «Сообщническое» поведение Асквита за ужином было (совершенно верно) истолковано как согласие. Это шло вразрез с принятым ранее решением кабинета отказаться от такого рода действий. Но если и монарх, и премьер-министр решительно выступают за войну, зачем парламентской демократии беспокоиться о министрах или парламенте? Много написано об узости правящего в Германии круга, который придал политической системе страны институционально застывшую форму. Это было справедливо, но британская система, пусть и более эластичная с виду, также управлялась группой, которая принимала ключевые решения без каких-либо консультаций с предполагаемым источником демократической политической власти – палатой общин.