Рассудив, что вряд ли на океан приехало много моих соотечественников, чтобы отпраздновать День Независимости Эквадора, я просто спросил у охраны и не прогадал:

— Русские? Где русские? Донде? Руссо?

Охранник сощурился, долго разглядывал меня круглыми черными глазами, похожими на виноградины, но, кинув несколько взглядов в сторону мигающей полицейской машины, показал пальцем на гору.

— Каса рохо.

Дальше он что-то объяснял, перекрещивая ладони, однако я уже и без всяких подсказок увидел этот самый каса рохо — красный дом на склоне.

Несмотря на поздний час, на курорте было светло, будто день не закончился: гигантские прожекторы, как на стадионах, освещали поля для гольфа, а все дома подсвечивались веселыми разноцветными гирляндами. Русских символично поселили в доме с красной подсветкой. Видеть ночной гольф было странно, потому что мне всегда казалось, что эта игра, изобретенная шотландскими пастухами, которые на долгих выгонах развлекались тем, что загоняли камни в кроличьи норы, предназначена для светлого времени суток. Впрочем, что я знаю о гольфе и о жизни, подобной той, что открылась моим глазам на тихоокеанском курорте.

Поняв, что проблема решена, мой новый знакомый отсалютовал, улыбнулся и начал разворачивать пикап. Я поклонился ему в знак почтения, приложив руку к груди, и это его почему-то очень развеселило. До сих пор не знаю, в чем было дело. Он засмеялся во весь рот, показывая желтоватые неровные зубы, и отчалил, видимо, в неплохом расположении духа, несмотря на непредвиденные траты на бензин и почти даром ускользнувшего «наркокурьера».

Было около десяти вечера, но спать на элитном курорте не собирались. Вверх-вниз по горе сновали тук-туки и небольшие гольф-кары, респектабельная публика упражнялась с клюшками. Никакой паники по поводу того, что сегодня утром в океане произошло землетрясение, вызвавшее большую волну (некоторые даже поговаривали о цунами), которая прибила к берегу труп женщины, не наблюдалось.

Играла музыка, раздавались радостные крики игроков-гольфистов, но все это перекрывал гудящий, ощутимый на уровне ребер звук. Он как будто поднимался из самого моего нутра и только потом достигал ушей. Я не сразу понял, что это и есть звук океана: на моем жестком диске до этого дня не было такой звуковой дорожки. Ощущение было незнакомое, тревожное. Совсем не похоже на звук моря. Морская волна, даже штормовая, так не гудит. Море шумит, волнуется, переговаривается, океан же говорил что-то равнодушное, не слыша никого, кроме самого себя. Видимо, это и называется «стихия», которой совершенно нет никакого интереса до наших человеческих дел. Значит, берег где-то недалеко.

Все жилые дома располагались на горе: чем выше в гору, тем проще домики. Внизу — самые роскошные виллы, с колоннами, водяными горками и даже целыми аквапарками, благоухающими садами, гипсовыми львами, тиграми, пантерами и живыми павлинами, важно вышагивавшими по периметрам своих садов, словно часовые. Самые верхние домики забрались так высоко, что их было не разглядеть.

Каса рохо находился приблизительно посередине между павлинами и этими жилищами Карлсонов — любителей гольфа. Я побежал вверх по обочине дороги. Пустые тук-туки, спускавшиеся с горы, сигналили, дескать, готовы подвезти, но вся наличность до последнего доллара осталась у моих новых индейских друзей, и мне нечего было предложить им.

Прямо у подножия горы расположился рынок, который работал, несмотря на поздний час. Донесся запах рыбы и дуновение освежающей прохлады: прилавки были уставлены поддонами со льдом. На одном из прилавков возлежала акулья туша длиной со взрослую корову. Однако, приблизившись, я понял, что переливающаяся серебряными боками гигантская торпеда — вовсе не акула, а океанский тунец. Под светом прожекторов женщины растягивали склизких осьминогов, выбирая их на просвет, как оренбургские платки. Креветки размером с ладонь были навалены в ведра с горочкой и так же ведрами продавались наподобие того, как где-нибудь на обочине пензенского леса продают неблагородные грибы вроде маслят или лисичек.

Я проскочил мимо рынка и минут через десять уже стоял рядом с красным домом. Вокруг бассейна валялись банки из-под напитков, на открытом мангале лежали овощи и куски мяса, на шезлонгах — скомканные полотенца. В бассейне, словно содранные ветром алые паруса, плавали чьи-то шорты. Айтишники покидали дом в спешке и панике. В самом доме, который был рассчитан человек на двадцать, было тихо, свет в окнах не горел.

Я подошел к крыльцу, в этот момент дверь открылась, и на пороге возникла картина, которую мне будет сложно забыть даже по прошествии времени.

Паша Кнопкин держал на руках бездыханное тело Виктории. Ее голова болталась в районе его талии, как малиновый курдюк с вином, волосы подметали крыльцо, безжизненно свесилась бледная рука.

— Я пошел навстречу «Скорой», — неуверенно проговорил Павел, заметив меня. — Они уже возле пропускного контроля.

Он явно не ожидал увидеть здесь кого-то, а уж тем более меня, и несколько секунд колебался на пороге. Этих секунд было бы достаточно, чтобы съездить ему по морде, но он держал на руках Вику, и, к сожалению, максимум, что я мог сделать в этой ситуации, это преградить ему путь и скомандовать:

— В дом!

Одного взгляда на Вику было достаточно, чтобы понять — это никакой не сердечный приступ. Павел оглядывался по сторонам, как преступник, застуканный на месте преступления, но стоял, как приклеенный. Это окончательно вывело меня из себя.

— Паша, в дом! — заорал я так, чтобы мой крик уж точно расслышали на соседних виллах. — У нее в сумке шприц с лекарством!