Они цокали языками и что-то говорили друг другу, судя по тому, что один из них постоянно поглаживал свою кобуру, обсуждали, не пристрелить ли несчастную собаку. Толстяк налил собаке воды, но она не стала пить.

От моей единственной в жизни ветеринарной практики в деревне меня отделял уже целый год, но все-таки я подумал, что вряд ли онкобольной в такой стадии смог бы кидаться на предполагаемого наркопреступника, даже если от его поимки зависело бы благополучие всей деревни на несколько лет вперед.

Толстый полицейский вздохнул и снова отправился за стойку. Картежники заняли свои места на улице перед сараем. Я присмотрелся и, когда собака слегка повернулась, выставив на обозрение живот, просто ахнул. Два ее нижних соска были сплошь усеяны фурункулами и язвами и напоминали не собачью плоть, а грозди мелкого винограда. Заметив, что я смотрю, собака подняла голову, показала зубы, но в этот раз вышло не грозно, а скорее жалобно.

— Иди сюда, — попросил я ее по-русски, и животное подняло уши, впервые услышав такое странное к себе обращение.

— Иди, иди!

Я сложил пальцы, как будто собираюсь дать ей еды. Полицейский посмотрел на меня вопросительно, но промолчал.

Глаза животного были полны напряженного внимания и тоски, как у студента на последней в семестре лекции, когда он прогулял все остальные и вдруг осознал, что профессор говорит красиво, но непонятно, а экзамен послезавтра. В конце концов, видимо решив, что она, как и тот студент, все равно ничего не теряет, собака тяжело поднялась и медленно направилась в мою сторону. Правы философы во главе с Шопенгауэром: люди — проклятье этого мира, а животные — истинные его хозяева и проверка для каждого из нас на человечность.

Лично мне эти проверки сваливаются на голову откуда ни возьмись. Например, в Москве моего возвращения из командировки ожидает один представитель животного мира, тезка апостола, в честь которого собирался назваться несостоявшийся падре Михаил, — Филипп. Не знаю, как кому, а мне это имя точно доставляло одни неприятности. Филиппом зовут моего кота, точнее кот не мой, а хозяйки квартиры, которую я снимаю. Год назад я получил это недоразумение природы вместе с доставшейся задешево квартирой, и с этого начались мои мучения.

Черный гладкошерстый котяра обожал свою настоящую хозяйку и терпеть не мог меня, своего, как он полагал, домомучителя и коварного разлучника. Назначив меня главным драконом всех его бед (хотя на самом деле соперничал он с внуком моей квартирной хозяйки, родившимся в Италии), котик Филя уже больше года вел непримиримую борьбу за свободу кошек ссать хозяевам в тапки, таскать мясо из кастрюли и умирать в самые неподходящие моменты истории. Нам с Викой пришлось везти его на поезде в Москву, чтобы сдать там в гостиницу для животных, и те последние отчеты, которые приходили мне по емейлу от владелицы гостиницы, не предвещали нам с котом радостной встречи. Кот и в гостинице продолжал вести политическую борьбу, протестовал, устраивал забастовки и пикеты против человеческого правительства, дрался, и его даже пришлось перевести в отдельную клетку, что в три раза повысило стоимость содержания этого черного оппозиционера. Можно было только предполагать масштабы операции «Реванш», которые он вынашивал сейчас в своем VIP-заточении.

В общем, до появления в моей жизни котика Фили я думал, что люблю животных, теперь я в этом не уверен, но собаку, тем не менее, было жаль. К тому же очень хотелось посмотреть, что же такое поселилось на несчастной псине, так немилосердно ее раздувшее.

— Давай, давай, бедолага, — подбадривал я ее, а мой надсмотрщик с интересом наблюдал за тем, как их шерстяной сотрудник, — ибо не было сомнений, что сука несла в этом сарае исправную песью службу и явно гораздо честнее представляла законы Эквадора, чем эти прохиндеи в форме, — вступает в какие-то сомнительные отношения с задержанным.

Когда собака наконец подползла, выяснилось, что с ней приключилась беда, имя которой без помощи интернета мог бы назвать только какой-нибудь крупный специалист по паразитологии.

Под кожей животного отчетливо просматривались многочисленные жирные, сантиметра по полтора, а то и два, черви, которые медленно пошевеливались в своих отверстиях, прикрытых корками засохшего инфильтрата. К горлу подступила тошнота. Кожа собаки в местах поражения была похожа на надутый малиновый презерватив.

Полицейский вышел из-за стойки.

— Нет доктора, — сказал он по-испански, показав на собаку пальцем.

Сам факт того, что, несмотря на такой отталкивающий вид, животное не усыпили и относились даже с сочувствием, говорил о том, что собаку эту любят и не хотят принимать скоропалительных решений.

— Это насекомое, — ответил я по-английски, и мой визави то ли действительно понял, то ли кивнул просто так. Вообще-то корень «инсект» путешествовал по языкам романо-германской группы еще со времен Древнего Рима, но до языков кечуа, конечно, добрался вряд ли. Так что мужик скорее всего просто принял понимающий и важный вид.

Строго говоря, это было не само насекомое, а только его лярва — личинка, которая попала в тело бедной собаки через укус. Рану от укуса я тоже обнаружил: она была почти у самого соска и нарывала.

Я заметил, что картежники давно собрались у входа и рассматривали наш нехитрый консилиум с нескрываемым интересом.

— Эла, — сказал один из задерживавших меня полицейских, у которого лицо напоминало блин с птичьим клювом посередине.