— А! — выдохнул лейтенант и хлопнул бы себя по лбу, если б не все та же коробка. — Они ж за едой ушли. Она ж еду хотела раздавать, точно. Сука, вот я щас кирпичей наложил, реально.

Ни в одном, даже самом причудливом своем кошмаре маленький стоматолог не смог бы представить выражение «наложить кирпичей», потому что никогда прежде его не слышал. Этот дикий набор слов просто не мог появиться в его собственном личном бреду, и значит, лейтенант несомненно был настоящий. А раз так, остальное тоже происходило наяву.

— Ну, тогда пойдемте, наверное? — предложил он и поднял кота, который в самом деле был жив, недоволен и не ел со вчерашнего дня.

— Ну пошли, чё, — вздохнул лейтенант, перехватывая коробку поудобнее.

Спустя десять минут они миновали длинный Майбах Пулман с зеркальными стеклами, причем в тот самый момент, когда Валера начал распахивать дверь и высунул бритую голову в проход. Но шли они молча и по другой стороне, а запертому в переноске коту тоже как раз надоело орать, так что водитель Майбаха просто их не заметил. А они, в свою очередь, не заметили его и до баррикады добрались в полной уверенности, что тоннель позади абсолютно необитаем.

Увидев перед собой возбужденно гудящую толпу, доктор предположил, что это та самая очередь за едой, окончательно уверился в том, что все-таки не бредит, и заметно повеселел. Лейтенант же, напротив, смутился и пошел медленнее — он-то знал, что до польского рефрижератора оставалось еще минимум километра полтора, ничего хорошего поэтому не ожидал и почувствовал острое желание повернуть обратно, пока его опять не затащило в какую-то новую мутную разборку. Но было, разумеется, поздно. Кто-то в задних рядах обернулся и заметил человека в форме, и через мгновение стоматолог и лейтенант оказались в самой гуще людей и событий.

До насилия дело пока не дошло, но какой-то обмен аргументами, очевидно, успел состояться, и аргументы эти были такого толка, что отношения между защитниками баррикады и владельцами окрестных машин оказались испорчены безнадежно.

— Это что же это творится такое, посмотрите на них! Собрали, значит, своих. Сговорились у всех за спиной, — сообщила знакомая лейтенанту хозяйка сеттера с платочком на шее. — И мало того что воду забрали всю, так пройти еще не дают, из автобуса людей выгнали! Ходят, смеются, рожи наглые! Бандиты!

Говорила она громко, а последнюю фразу прокричала в сторону баррикады. Рядом маячил ее муж в клетчатой рубашке, тяжелый и мрачный, с гневным кирпичным румянцем.

— Это здесь они смелые, дома бы побоялись у себя! — поддержал другой женский голос, и доктор узнал строгую тетку в кроксах, которая утром нашла ему тонометр и антибиотики для мальчика.

— А кого им тут бояться? Полицию, что ли? — спросил мужчина в брезентовой кепке, похожий на грибника. — У них же все куплено, их даже не трогает никто. Баранов хотите резать своих в центре города — пожалуйста. Из машины в воздух хотите палить — на Тверской, на минуточку! — милости просим. Человеку пива нельзя у метро выпить, а этим все можно. А я москвич, между прочим, в третьем поколении.

— Вот не думала, что скажу когда-нибудь, — сказала хозяйка сеттера, — но они же правда дикари, извините. Надо уже своими именами как-то. Мы у рынка живем, страшно из дома выйти, честное слово. Девочки молодые ходят, а эти свистят, цепляются. Соберутся в стаю, глаза злые. Что угодно могут сделать. И управы не найдешь на них, никто не хочет связываться!

— Пускать их не надо было, чурбанов, — веско сказал кирпично-клетчатый Коля. — Сидели бы овец ебали в своем Чуркестане.

— Это ты что сейчас сказал? Это кому ты сказал так? — крикнули из-за баррикады. — Иди давай в глаза мне скажи!

— Да сам выходи, говно! — заревел Коля, темнея лицом. — Не зассышь? Один на один давай! — и полез через толпу.

— Коля, ты что! — охнула хозяйка сеттера и повисла у мужа на плече. — А вы-то! — закричала она старлею. — Так и будете стоять? Не стыдно вам? Коля, я прошу тебя, Коля! А этот стоит, в штаны наложил, ну зачем вы тогда нужны вообще?

Лейтенанту, который искренне не понимал, чем его шансы в одиночку победить захватчиков и отбить воду отличаются от Колиных, стыдно не было совсем. А было ему снова очень обидно и ужасно хотелось, чтобы тетя в платочке увидела наконец, как ее драгоценному Коле разобьют морду. Но она вдруг обмякла, как будто из нее выпустили воздух, сморщилась и заплакала:

— Вы должны что-то сделать. Так нельзя. У нас ничего нет, всё у них, и вода у них, а они не пускают. Ну так же нельзя.

И старлей обреченно сунул коробку с лекарствами грибнику в брезентовой кепке, потянулся и схватил Колю за рубашку.

— Не надо, — сказал он, понимая уже, что опять вляпался. — Погоди, мужик, ну давай это...