По лицу тихого охранника пробежала едва заметная судорога, но его рослая напарница, судя по всему, снова послала ему какой-то неслышный сигнал, и он подчинился.

— Ну вот, совсем другое дело, — сказал улыбчивый. — Вижу, мы вас убедили. Давайте теперь обсудим условия. Наши люди останутся здесь. Места нам много не нужно, сами видите, но кое-что пришлось переставить, уж извините. А, и мы забираем автобус. Уже забрали, точней говоря. Так всем спокойней будет.

Чиновница из Майбаха обернулась, и действительно, оказалось, что на водительском месте в просторной кабине автобуса толкается разновозрастная кучка детей, а остальные, обращенные к проходу окна занавешены изнутри то ли одеялами, то ли платками. И ругнула себя за то, что не увидела этого раньше. Кажется, ей и правда нужен был отдых.

— А где пассажиры? — спросила она. — Где владельцы машин? С ними вы что сделали?

Ее собеседник пожал плечами.

— Ушли, — легко сказал он. — Да вы не волнуйтесь, не на мороз же. Мы даже водички дали с собой кой-кому. Наверно, на той стороне вас дожидаются. Весь тоннель ваш, мы-то кусочек себе взяли, вы уж их разместите как-нибудь, не обижайте. Нам ведь с вами что главное — чтоб людям сделать хорошо, так ведь? У вас люди, у нас люди. Все хотят пить, все хотят есть!

Интонации у него теперь, когда появились зрители, снова стали подчеркнуто благостные, глаза засияли. Увлекаясь с каждым словом все сильнее, он раскинул худые в синяках руки и в грязной своей рубашке напоминал сейчас Иоанна Крестителя, проповедующего в пустыне. Или, учитывая контекст, скорее исламского пророка. У него даже появился, пожалуй, в эту секунду какой-то легкий акцент (который и женщина из Майбаха, и таксист из Рено отметили с одинаковым раздражением). Группа мужчин, толкавших красненький Киа, вся уже была здесь и внимательно прислушивалась к разговору. В дверях автобуса показались настороженные женские лица.

— У вас дети, у нас дети, — продолжал новоиспеченный проповедник, повышая голос. — Не надо угрожать, стрелять не надо, с уважением надо друг к другу! Вы нас уважайте, не мешайте нам собраться вместе, поделитесь с нами едой, а мы дадим вам воду. По-соседски. Я слышал, у вас там много, целый грузовик. А нашим людям разве не надо есть?

Аудитория одобрительно загудела.

— Вы правильно слышали, — звучно сказала женщина из Майбаха. — Еду мы нашли и раздавать будем всем, поровну. Вы можете прийти и взять, как и все! Раздача начнется через полчаса. А еще у нас есть лекарства, есть врач! Какие «наши», какие «ваши», ну зачем это? У нас сейчас общая проблема и общая задача — дождаться спасения и чтобы больше никто не пострадал. Мы все в одинаковом положении...

— В одинаковом? — перебил таксист. — Ты привела своих людей, они кричали, хотели забрать у нас воду. Окна нам хотели разбить. Ты думала, мы слабые, отдадим. Теперь вот этого с пистолетом привела. Не надо врать, женщина, ты не просить пришла. Ты хочешь всё забрать себе и чтобы мы у тебя просили. Так не получится. Никуда мы не пойдем, вы сами нам всё принесете. И не ты будешь решать, кому сколько, мы сами решим. Между собой.

Тут он нахмурился, потому что понял внезапно, что говорит в той же глупой манере — неестественно громко и слишком простыми словами, как если бы эти двое русских — большая женщина и его улыбчивый союзник — навязали ему собственную фальшивую игру. Как если бы он тоже считал остальных идиотами. Безвольной управляемой массой.

А все-таки дешевый эстрадный номер сработал, причем явно не в пользу самоуверенной чиновницы — она проиграла и знала это, так что с деланой скукой глянула на часы и сказала обычным своим официальным тоном:

— Хорошо. Нам нужно сто пятьдесят бутылок. Что вы за них хотите?

В последовавшем торге, во время которого число бутылок с водой и причитавшихся взамен коробок с фасолью и абрикосами менялось несколько раз, таксист из Андижона никакого участия не принял. Почему-то не смог себя заставить, и стоял, глядя в сторону, с ненужным пистолетом в кармане брюк, и не чувствовал ни радости, ни торжества. Все было не так, как он представлял, и показалось вдруг мелочной бесполезной возней — и баррикада, на которую ушло столько времени, и сварливая дележка припасов. Ему хотелось забраться к себе в Рено, защелкнуть замки и ни с кем больше не разговаривать. И главное — не видеть больше мальчишку-таджика, его оттопыренные уши, и ноги в резиновых тапках, и как тот согласно, горячо кивает после каждой реплики, любой реплики, не понимая при этом ни слова.

И только когда беглый русский хлопнул его по спине, сказал весело «За старшего остаешься, Большой Змей, не балуйтесь тут» и отправился провожать гостей, маленький таксист дернул плечом и поднял голову. Его темное лицо исказилось всего на секунду, но женщина из Майбаха успела заметить это и даже обернулась, уходя, и взглянула еще раз, внимательней.

— Ну вот, — сказал ее улыбчивый проводник безо всякого уже акцента, когда они подошли к вишневой Киа, развернутой поперек ряда. — Дальше с вами не пойду, извините. Водичку подготовим вам, посчитаем, через полчаса будет готово, — и протянул ей руку с багровым следом от наручников на запястье.

— Нам еще понадобится проход на ту сторону, — сказала чиновница, не замечая руки.

Он не обиделся, убрал руку и живо обернулся: