Митя постоял немного, опираясь на крышу Тойоты, пока пол и потолок не вернулись на место, и сделал несколько осторожных шагов в сторону.

— Аська, — позвал он. — Аська, малыш. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 15:07

Молодой водитель Фольксвагена умер около трех. Точное время доктор определить не смог, потому что не сразу это понял, и потом, у него ведь не было журнала, в который следовало это время занести, и сообщить его тоже было некому. Эту смерть некуда было передать, а значит, и уйти по-прежнему было нельзя до тех пор, пока о ней не узнал кто-нибудь другой; хотя бы кто-нибудь, кроме него. И потому в десять минут четвертого, когда лейтенант в развязанных ботинках добрался наконец до передних ворот (сам не очень понимая зачем), маленький зубной врач был все еще здесь. Он ползал на четвереньках вдоль решетки, и шарил между прутьями, и появления лейтенанта, кажется, вообще не заметил.

Однако первое, что бросилось старлею в глаза, тоже был не доктор. Сначала, еще издалека он увидел белесое облако цементной пыли, от которой воздух сделался мутный, как вода в стакане, когда в нем размешали соду. Потом неопрятную россыпь каменных осколков на асфальте и моток спутанного кабеля, кое-где перемотанного изолентой, опрокинутую канистру без крышки и забытый поперек проезда красный японский генератор. И наконец, подойдя ближе, он разглядел трещину в бетонной стене. Даже не трещину — глубокую выбоину. Уродливый разлом, в котором торчал тяжелый отбойный молоток. Едко пахло горелой проводкой.

— Ох ты ж, ёб твою, — сказал старлей и потянулся к стальной пике, и только тут доктор оглянулся и заметил его.

— Осторожней, — сказал он. — Вас может ударить током. Они, кажется, кабель пробили.

И стена, и застрявший в ней молоток выглядели безжизненно и неопасно. Старлей попытался припомнить что-нибудь из школьной физики и не припомнил, всплыли только слова «фаза» и «заземление», так что руку на всякий случай убрал и спросил:

— Кто пробил?

Лицо и волосы у доктора были пыльные, как будто на него высыпали пудреницу. На лбу запеклась кровь, ярко-красная на белом, и в этом неряшливом гриме крошка стоматолог внезапно стал похож на недорисованного Джокера.

— Да кто они-то? — повторил старлей. — Они ж воздух нам отрубили. Там знаете что творится?

Вместо ответа доктор снова опустился на четвереньки и продолжил рыться в строительном мусоре у себя под ногами.

— Представляете, пропали, — сказал он глухо. — Я нарочно так положил, чтобы на глазах были, а потом отвлекся — и всё. Неужели взял кто-то, господи, как неудобно.

— Кто? — еще раз спросил старлей, отмечая, что в третий раз задает один и тот же вопрос и не получает ответа. — Вы про что вообще?

— Вот тут лежали, — бормотал доктор. — Какие-то дорогие очень, такой, знаете, циферблат... У него запястье отекло, надо было на другую руку ему надеть, а я снял. Я же рядом все время... ну как это? Как можно украсть часы у человека, когда он без сознания?

Крыша поехала, понял лейтенант, который за полчаса по дороге к воротам навидался всякого и ничему уже не удивлялся. И все-таки шагнул к решетке и посмотрел на пацана из Гольфа, того самого, со сломанной рукой. Пацан был не без сознания, он был мертвый. Очень, очень мертвый, совсем. И лейтенанту опять стало муторно и гадко, как если бы он и спер эти сраные пижонские часы. Как если бы он в самом деле хотел отобрать дурацкого рыжего сеттера у двух крикливых стариков и нарочно бросил девчонку из Тойоты одну у проклятой Газели.

— Слушайте, ну их же надо найти, — сказал он вяло, имея в виду не часы, а неизвестных безруких идиотов, которые закоротили проводку, и понимая заранее, что ничего этим, конечно, уже не исправить, и потому искать их нет смысла, никакого смысла вообще.

— Да где их найдешь теперь, всё, — так же вяло отозвался доктор. — Бесполезно, — и сказанное в равной степени относилось и к сбежавшей шестерке незнакомцев, которых он принял за спасателей, и к часам мертвого мальчика, и к самой его смерти. Нелепой бессмысленной смерти от обычного перелома. Он не мог уже вспомнить, зачем ждал ее и что собирался делать после.

И тут в переноске, стоявшей возле дальней стены, заорал кот. Хрипло, обиженно и довольно громко, как заорал бы всякий, кто бог знает сколько времени просидел в тесном зарешеченном ящике, хлебнул горя, натерпелся страху от дыма, огня и грохота и решил, что заслуживает наконец утешения.

Маленький стоматолог и рослый молодой полицейский одинаково вздрогнули и переглянулись, а потом доктор поднялся на ноги и, торопясь, захромал к переноске.

— Голодный, наверно, — сказал лейтенант и ужасно почему-то обрадовался.