Он оглянулся и посмотрел на длинную тяжелую машину, которую с трепетом и гордостью водил три с половиной года и которую привык считать убежищем, неуязвимым и безопасным, и ему остро захотелось шагнуть обратно, наружу. Взять и выйти отсюда и вернуться за руль. Просто вернуться, и всё.

Но пока он думал об этом, серая дверь зашипела и закрылась. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 15:51

Вода была теплая и пахла нагретой пластмассой, но все равно очень вкусная. Он и забыл, насколько вкусная бывает вода. Забыл про доктора и хозяйку сеттера, про злющую стерву из Мерседеса и даже про воздух, которого почти не осталось, и просто пил прямо из неудобной пятилитровой бутыли, захлебываясь и обливаясь, пока не затошнило. И только потом подумал, что все же, наверно, смотрели, как он пьет. Все видели — и доктор, и клетчатый Коля, и его заплаканная жена. Подбородок у лейтенанта был мокрый и рубашка спереди тоже была мокрая, потому что пил он неаккуратно и много пролил, и оборачиваться ему теперь не хотелось, чтобы ни с кем не встретиться взглядом.

Его бывший задержанный глядел на него, склонив голову набок, по-родительски нежно.

— Не спеши, лейтенант, — сказал он улыбаясь. — Есть еще. И еда скоро будет. Я с толстухой этой вашей договорился, нормально, прям сюда нам принесут, как в ресторане.

Что-то в нем поменялось, в этом худом человеке, которому он, старлей, разбил вчера лицо и как следует засадил ногой под ребра (вспоминать об этом сейчас было очень неуютно). Все вроде было по-прежнему: синяки на запястьях, раздутая скула, пятна засохшей крови на рубашке и даже стремная эта улыбка. Но почему-то пугал он старлея даже сильнее, чем тогда, у дальней решетки.

— Повернулось-то как все, а? — спросил человек с разбитым лицом. — Это я к чему, старлей, слушай. Не ходи ты никуда. Им же насрать на тебя — и бабе этой, и кто там с ней еще. Они такие же, как твой капитан, для них люди — говно. Ну чего ты им, обязан, что ли? Ты нормальный парень, я тогда еще понял. Ты не такой.

С этими словами он качнулся вперед и обнял лейтенанта за плечо. Лейтенант вздрогнул, но отодвинуться не посмел.

— Они мутят чего-то, точно тебе говорю. Я пока не понял что, но они мутные, я таких знаю. Не надо тебе с ними, старлей, они тебя сольют. Давай, оставайся. Найдем тебе место. Нам такие нужны, а, Большой Змей? Смотри какой парень, настоящий, не как эти. Жизнь мне спас, между прочим.

Темнолицый седой человек, которому была адресована последняя реплика, походил скорее не на индейца из книжки, а на якудза — маленький, напряженный и свирепый, и аргументом этим явно не впечатлился. Стоял, скрестив руки на груди, смотрел в сторону и ничего не ответил. И только приглядевшись, лейтенант узнал в нем водителя желтого Рено с шашечками, потому что и таксист тоже переменился и выглядел как-то иначе. А еще из кармана у таксиста-якудза торчал капитанский «макаров», и это было совсем уже неправильно. Все теперь было неправильно, причем давно, и становилось только хуже, а как поправить это, старлей не знал.

— Им воды бы раздать, — сказал он. — У вас же много. Им ничего не надо же, просто воду, и всё.

Он прижимал к груди бутылку «Черноголовки» и потому говорил тихо, чтобы не услышали за баррикадой.

— Видишь? Я ж говорю, хороший парень, — сказал таксисту человек, убивший капитана, а затем повернулся к лейтенанту и продолжил: — Слушай, да нам не жалко. Это ж не про воду, ты понимаешь, да? Просто нельзя ей всё отдавать. С такими всегда нужен козырь, а то они тебя сожрут. Так что не сердись, брат, воду мы придержим. Пока не поймем, чего они мутят. Кстати, а тебе она рассказала чего-нибудь? — спросил он вдруг. — Ну, про это про все. Ты ж у нее типа помощник. Вот со светом, например, это что сейчас было? Не слышал ты ничего?

Может, дело было в глазах. Лейтенант впервые увидел их так близко, и глаза эти жили отдельно от голоса и от улыбки и выражали другое. Может, и улыбка поэтому выглядела так стремно — она просто к этим глазам не годилась. Маленьким лейтенант очень боялся клоунов именно по этой причине: смешными они казались только издалека, а вблизи заметно было, что лиц у них два и одно плохо нарисовано поверх другого.

— Не, я не слышал, — соврал он, потому что про сломанный воздух говорить не хотел, а хотел одного — уйти отсюда. Прямо сейчас. Ему нельзя было здесь, он попал сюда по ошибке, и ее надо было исправить, пока уготованная ему еще утром смерть не спохватилась.

— И горит послабее вроде... — сказала его улыбчивая смерть, разглядывая тусклые лампы на потолке.

— Мне ж не говорят ничего, — сказал лейтенант хрипло. — И это... спасибо, но мне бы это. Мне сходить бы туда. Посмотреть там, как они еду разгружают, и вообще. Заодно, может, узнаю, ну... Типа про свет и все такое.

Человек с разбитым лицом оторвал взгляд от потолка, покачал головой и вздохнул. Огорченно, как любящий отец, исчерпавший разумные аргументы.

— Не, ну хочешь — иди, конечно. Надо — давай. Без проблем. Нет, серьезно, старлей, нормально все, я не обиделся. Смотри, я даже спрашивать не буду, что у тебя там за дела. Не хочешь с нами — пожалуйста, хозяин — барин. Ты, главное, помни, что мы друзья. Да? Не забудь.

Из этой наполненной смыслами речи старлей понял одно — ему позволено уйти, и от облегчения у него закружилась голова.