— Ну тогда это, ладно, — сказал он. — Пойду, ага. Спасибо, — и сделал два шага, а на третьем пятилитровая «Черноголовка» вдруг тяжело плюхнула у него в руках. — Слушай, а можно, — спросил он, останавливаясь, и обернулся, хотя оборачиваться было не надо и останавливаться не надо было тоже. — Мужики, — сказал он слабым детским голосом, за который тут же себя возненавидел, — вы не против, если я это. Если я водичку туда отнесу. Ну, туда, — и махнул рукой в сторону невидимого сейчас доктора, грибника и тетеньки с платочком. — Мне ж не надо столько, реально, чего я с ней попрусь-то.

Он по-прежнему старался говорить тихо, потому что не знал, разрешат ему или нет, и к тому же, оказывается, отпил довольно много, чуть ли не пятую часть. И вообще, весь разговор целиком вышел какой-то гадостный, и при мысли, что его мог расслышать кто-то еще, лейтенанту было противно.

Якудза-таксист скривился и снова промолчал, а вот человека с разбитым лицом это предложение скорее развеселило.

— Вот нравишься ты мне. Ну что с тобой делать, а? — сказал он и засмеялся. — Но идея плохая, брат. Правда плохая, сам подумай. Их там сколько, человек сто? Ну и как им ее делить, твою бутылку? Не, они тебе за это спасибо не скажут. Не скажут, поверь мне. Так что давай-ка ты топай, а мы тут сами, по плану, как договорились. А передумаешь — приходи, серьезно. Я тебе должен и не забуду. И вообще, приходи, если что. Ну так, повидаться. Ребят! — крикнул он, обращаясь уже не к старлею, а к группе напряженных мужчин, охранявших дальний рубеж баррикады. — Друга пропустим нашего, ладно? Все нормально, он свой!

Зажатый в толпе маленький стоматолог смотрел, как симпатичный молодой полицейский, с которым они вместе прошли недавно очень важный километр, прерывает вдруг свои переговоры с захватчиками воды, поворачивается спиной и уходит. Не оглядываясь, быстро, как будто опаздывает на поезд.

— Вот же сука-то, а? — тяжело сказал краснолицый толстяк в клетчатой рубашке.

— Ой, да бросьте вы, ради бога. Чему вы удивляетесь, не понимаю, — сказал грустный человек в кепке. — Куплено у них все. Вот вам иллюстрация, пожалуйста.

— Говна ты кусок! — заорал клетчатый толстяк вслед уходящему лейтенанту. — Ссыкло!

— Коля, пойдем в машину, — сказала его жена. — Не могу я тут больше, устала.

— Я не понял! — продолжал Коля, не слушая. — Мы типа утремся щас, всё? Мужики! Ну сколько их там, мы чего, не раскидаем их, что ли?

Он приподнялся на цыпочках, вытянул короткую шею и принялся оглядывать толпу — яростно, почти с ненавистью, как если бы искал, с кем подраться. На мгновение взгляд его задержался на хлипком докторе с переноской, затем на печальном москвиче в третьем поколении и остановился наконец на группе крепких загорелых работяг в запыленных майках.

— Алё! — позвал он. — Ну, ребят, чё стоим-то! А? Хорош сиськи мять!

Страстный этот призыв никакого восторга у адресатов не вызвал. Стояли они хмуро, в сторонке, у самой стены, и неожиданному вниманию не обрадовались. Присмотревшись, доктор узнал в них шестерку незнакомцев, которые два часа назад перебили силовой кабель. Вероятно, они тоже его узнали и потому поскучнели еще сильнее. Впрочем, и других желающих раскидывать баррикаду не нашлось, и похоже, Коля начинал это понимать.

— Мужики, — сказал он. — Вы чего? Да они же шпана! Шелупонь! Им же просто в рог давно не давали. Насовать им разок как следует — и всё, разбегутся как тараканы!

— Извините, вы кулачный бой нам сейчас предлагаете? — спросил раздраженный мужской голос. — Стенка на стенку? А ничего, что мы в двадцать первом веке?..

— А ничего! — взревел Коля, снова кирпично-красный. — Век у него, блядь, двадцать первый. Вот и сиди без воды в своем веке, блядь. А они тебя на хую будут вертеть!

— Хватит, всё, ну Коля, — сказала его жена тоненько.

— А когда вам в лоб выстрелят, вот мне интересно, — продолжал тот же мужской голос, явно задетый. — Ничего, что у них пистолет там вообще-то? Или вы надеетесь, что в другого кого-нибудь попадут? Провокатор!

— Да ладно вам, ну наболело у человека, — сказал кто-то. — А вы что, не согласны? Они же правда страх потеряли. С ними же правда по-другому нельзя, извините, только силу воспринимают.