— Ну, это уж я не знаю! Мужчины, женщины, дети, — это ты мне расскажи. Хотя бы кто-нибудь, кто тебе запомнился.

Она поднимает ступни на сиденье и кладет подбородок на колени. И в этой ее позе столько хрупкости, что он нутром ощущает: надави на нее чуть сильнее, чем нужно, она сломается и улетит. Только вот он ни за что не решится на нее давить.

— Так что же? — Она обхватывает колени руками и смотрит прямо на него. И вот тогда-то он понимает, что вся ее легкость и уязвимость обманчива. Когда Тата сидит вот так, обхватив руками колени, ее невозможно ни сломать, ни сдвинуть с места, если она того не пожелает. Невесомое, легкое перышко, которое летит только туда, куда само пожелает. Такое странное и такое притягательное.

Пожалуйста, помоги мне. Я знаю все на свете, у меня дома в стеклянных шкафах расставлено несколько тысяч книг, и я прочитал их все, а некоторые сам перевел. Но все они — просто безжизненные тяжелые слова по сравнению с тобой. Всех женщин, которые мне нравились, можно пересчитать по пальцам одной руки, и никто из них не сравнится с твоим мизинцем. Все это вихрем проносится у него в голове одновременно с очень яркой картинкой: запрокинув голову, Тата хохочет над этой напыщенной болтовней. Но ведь надо же назвать хоть кого-то?

— Вообще-то в последний раз это было совсем недавно… — говорит он. — Но ничего особенного — она просто была симпатичной.

— Кто?

— Женщина, которая ехала вместе со мной в лифте.

— Какая она?

— Она… мягкая, — отвечает Антон, с удивлением осознавая, что их разговор превратился в форменный допрос, а он даже не успел заметить, как это случилось. — Очень была красивая, но вроде бы чем-то сильно расстроена…

— И что ты сделал?

— Я спросил, на какой ей этаж, и нажал на кнопку, вот что я сделал.

— И все?

— Все.

— Понятно, — заявляет она, подводя итог и давая понять, что итог этот совсем не утешительный, — значит, не подпустил ее даже близко к своей пустоте. А ведь у тебя может не быть второго шанса!

— Да у меня и первого-то не было!

— Кто знает. — Она задумчиво смотрит в окно. — А чем ты вообще занимаешься?

— Я переводчик, — степенно произносит он, и неторопливая основательность этого слова, как всегда, действует на него успокаивающе. — Да, пусть у меня в жизни случается не так много приключений, но после меня останутся те книги, которые я перевел. А когда есть время, я читаю…

— Тогда уж лучше писал бы сам, — только и говорит Тата, встряхнув головой, и в первый момент он теряется, но потом возмущенно возражает:

— Думаешь, это так просто — взять и писать самому?! Как будто для этого не нужно сначала понять нечто очень важное и только потом уже рассказывать это остальным…

— Мне кажется, что тебе самому нужна муза. — Она говорит это совершенно беспристрастным, профессиональным тоном, как врач сказал бы, что вам не помешает делать зарядку по утрам и вообще больше двигаться и меньше есть.