11

Я не знаю, можно ли назвать Сахару самой сухой пустыней этой планеты, но я точно знаю, что в моем рту влаги сейчас еще меньше. Если вам когда-нибудь случалось не пить шесть, вернее, семь дней подряд, вы поймете, о чем я говорю. Если же нет, то рассказывать бесполезно. По моему языку катятся миллионы маленьких острых песчинок. Они скатываются в горло, царапая все на своем пути. Мои губы потрескались, и даже хорошо, что я не могу ими пошевелить. Я боюсь и подумать о том, что случилось бы с ними при малейшем движении.

Вокруг меня совершенно темно и тихо, и я даже не знаю, какое сейчас время суток. Может оказаться, что ночь, а мама (или папа?) спит рядом со мной на старой кривой раскладушке. А может быть, сейчас день, и тогда все ушли обедать, оставив меня одну. А может, им просто надоело ждать. Бывает же такое — просидев у постели тяжело больной дочери несколько дней, они убедились в том, что два-три часа не играют никакой роли, и вышли прогуляться. Ведь не должны же они всю свою жизнь провести в больнице только из-за того, что чья-то большая любовь сгорела вместе с маленькой квартирой в доме без лифта?

Если бы мои глаза не были такими сухими, я бы расплакалась в три ручья. Мне остается лежать здесь в полной тишине и темноте… Хотя подождите… Что это было? Еле слышный звук, который издает джинсовая материя, когда кладешь одну ногу на другую… Опять подозрительный тип?

— Интересно, — говорит он, — ты меня слышишь?

Конечно, недоумок! Если тебе ничего не отвечают, это еще не значит, что тебя не слышат!

— Ты хоть что-нибудь чувствуешь?

Еще бы! И я бы с удовольствием тебе рассказала об этом, если бы ты придвинул свое большое ухо поближе.

— Я все думаю, каково это — лежать несколько дней без сознания?

Ничего интересного, приятель. Просто порадуйся, что с тобой ничего подобного пока не случилось, и иди домой. К своим вкусным обедам, в свою теплую постельку, к своим бутылкам, графинам, прозрачным бокалам с водой… Ко всему тому, что больше не имеет ко мне самой никакого отношения. Я бы и сама с удовольствием ушла отсюда, если бы была уверена, что у меня есть ноги.

— Мне сказали, что ты хотела покончить с собой и устроила пожар в квартире. Очень странный способ самоубийства, тебе не кажется?

Очень странный. Даже глупый. К счастью, я не делала ничего подобного, но если твоя собственная большая любовь не сгорела однажды у тебя на глазах, ты вряд ли поймешь, что со мной случилось.

— И еще мне сказали, что тот, из-за кого ты все это устроила, приходил сюда, и твой папа набил ему морду.

Нет, это уже ни в какие ворота не лезет! Кто мог тебе об этом сказать? Это больница или базар, где все только и делают, что пересказывают друг другу последние новости?

— Но это уже полное вранье. Такой человек и муху-то ударить не сможет. Потому что по ней не попадет!

Подозрительный тип хихикает, и я бы тоже с удовольствием посмеялась вместе с ним. Если бы только бесчисленные острые песчинки не катились сейчас по моему горлу, царапая все на своем пути.

— Думал рассмешить тебя, но что-то ты сегодня невеселая. Что бы мне сделать тебе приятного, а?

Ты можешь. Ты можешь сделать для меня безумно приятную вещь, хотя вряд ли мы с тобой думаем об одном и том же.

Я слышу, как рядом скрипит раскладушка, когда подозрительный тип встает. Он делает два шага ко мне. Что-то шипит, и я готова поклясться содержимым своей железной коробочки из-под печенья, — это открывается бутылка воды. Он делает большой и шумный глоток. Это ужасно! Он надо мной издевается! Но он делает еще один шаг и вдруг… Совершенно неожиданно я чувствую его губы на своих губах. И прохладная вода течет по моему горлу, смывая бесчисленные колючие песчинки. Если возможны на этой планете несколько секунд безупречного, идеального блаженства, они меня посещают прямо сейчас. Даже любовный восторг под потолком ржавого лифта не идет ни в какое сравнение с этим. Я знаю, о чем говорю, верьте мне.

Но идеальное блаженство приходит и уходит слишком быстро, это придумано не нами. А потому уже через несколько мгновений вода застревает у меня в горле и я начинаю судорожно кашлять.