Не о чем говорить. Чернов с неохотой слез со своего самодельного стула, заварил свежий чай, разогрел в микроволновке пирог. Пока разливал напиток по чашкам, с легким удивлением успел подумать, что Нина с малым не особо-то и спешат домой. Понравилось в гостях? Или страшно возвращаться? Он вздохнул. Последнее это дело – лезть в чужую семью, но малого жалко. И лучше бы убедиться самолично.

– А что это у тебя в кулаке, Артемий? – спросил он своим официальным тоном. Тон этот, оказывается, действовал не только на неразумных мамок, но и на их детенышей.

Артемий разжал кулак и положил на стол клок серебристо-серой шерсти. Со свистом втянула в себя воздух Нина, обеими руками вцепилась в ворот халата.

– У вас есть собака? – Клок Чернов разглядывал с интересом. Собака, похоже, старая и кудлатая, с репьями и колтунами.

– У нас нет собаки, – отчего-то шепотом сказала Нина. Лицо ее бледнело на глазах. Того и гляди бухнется в обморок. Чтобы не бухнулась, Чернов сунул ей бокал с виски. В терапевтических целях.

Она выпила виски залпом и даже не поморщилась. Потом осторожно, двумя пальцами, взяла клок, зачем-то понюхала и побледнела еще сильнее. А Чернов запоздало подумал, что, возможно, она не совсем того… адекватная. Возможно, они с мальцом – адепты какой-нибудь секты. Про Темную воду местные рассказывали всякое, может, на берегах озера с прочей сказочной нечистью угнездились еще и сектанты? Может, он помешал какому-нибудь ритуалу на манер жертвоприношения? Понять бы еще, кто там был назначен жертвой: малец, его маменька или несчастная псина. Мысли эти казались такими дикими, что Чернов даже головой мотнул, прогоняя их вон. Точно отравился кислородом!

– Сущь! – сказал малец звонко и отчетливо. – Мама, сущь!

А мама вдруг уже не побелела, а позеленела лицом и разревелась.

Она ревела взахлеб, зачем-то гладила малого то по щекам, то по рукам, заглядывала в глаза то ему, то Чернову и выглядела совершенно сумасшедшей. Чернов плеснул себе еще виски. Дурдом…

– Темка… – Она заикалась и имя сына от этого произносила, смешно растягивая звуки. – Темка, скажи еще что-нибудь.

А Темке, на минуточку, было годков так три или четыре – Чернов плохо разбирался в детях, – и Темка должен был уже вполне себе сносно изъясняться на человеческом языке.

– Сущь, – повторил Темка и заграбастал со стола то, что осталось от несчастной псины.

– Какое емкое слово! – заметил Чернов своим официальным тоном. – Твой сын будущий Белинский!

– Мой сын не разговаривал до сегодняшнего дня. – Она подалась к Чернову с такой страстной порывистостью, что он даже немного отстранился, в глазах с болотной прозеленью блуждали огни святого Эльма, делая ее похожей не просто на сумасшедшую, а на сумасшедшую ведьму. Голос ее упал до глухого шепота: – Я думала… мне сказали, что он не будет разговаривать, не сможет коммуницировать с другими людьми. Аутизм… Понимаете? За все эти годы я не слышала от него ни единого слова, а сейчас… – Она всхлипнула.

А сейчас малой произнес сразу два. Одно милое сердцу всякой матери, а второе какое-то несуразное, но тоже милое сердцу одной конкретной матери. Вот этой, которая цепляется в ворот рубахи Чернова и смотрит безумными глазами с прозеленью.

– Поздравляю, – сказал он вежливо. А что еще сказать в такой ситуации?

– Спасибо. – Она всхлипнула, размазывая слезы по худому лицу. – Ты просто не понимаешь, что это для меня значит.

Он не понимал. У него не было ни таких проблем, ни такого опыта. Но кивнуть на всякий случай стоило. Из вежливости.

– Темочка, – она потянулась к сыну, – Темочка, скажи еще что-нибудь. Ну, пожалуйста!

Наверное, Темочка решил, что для первого раза достаточно, поэтому протестующе мотнул головой. Тут Чернов испугался, что Нина снова разревется, только на сей раз не от счастья, а от разочарования, но вместо этого она решительно поднялась с дивана и сказала: