На допросах епископ виновным себя не признал и лишь подтвердил свои слова в проповедях, «что мы живем последние времена перед страшным судом, а потому должны быть готовы терпеть и за свою веру гонения и мучения, если б таковые потребовались», а также призывы праздновать церковные праздники по старому стилю и публичный отказ не касаться в своих проповедях обновленцев. В течение месяца органы следствия допросили ряд свидетелей — мирян и священников, и посчитали, что их показаниями «вина» Владыки доказана.

В составленном 30 июня 1925 г. обвинительном заключении говорилось об обвинении «гражданина Трезвинского» в том, «что он, будучи епископом гор. Яранска, при исполнении религиозных обрядов и выступлений использовал таковые в целях: 1) возбуждение крестьянского населения с религиозными предрассудками против рабоче-крестьянской власти, 2) дискредитирование последней в глазах населения, 3) используя епископский сан, являлся организующим монархическим центром в Яранске, 4) произвел насилие над совестью семилетнего мальчика Олега Черных, посвятив его в иподьяконы, 5) с целью уклонения от тылового ополчения, будучи служителем культа, и учета в военных ведомствах умышленно скрывал свой возраст, предъявляя документы о его возрасте на 10 л. старше»[255].

По делу Владыки был привлечен еще один обвиняемый — протоиерей Сергий Иоаннович Знаменский. Однако, зная о предстоящем аресте, он из Яранска скрылся и уехал в Вятку, затем в Москву и в Муром. Там о. Сергий был 7 июля 1925 г. арестован милицией и передан в Вятский губотдел ОГПУ. Приговорен протоиерей был уже по самостоятельному делу 26 марта 1926 г. Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ к 2 годам концлагеря[256].

Следует отметить, что в период пребывания в вятской тюрьме Владыка Нектарий написал и смог передать на свободу еще одно яркое антиобновленческое послание «Реформация», разоблачая «церковные реформы» раскольников: «Многие верующие, преимущественно люди образованные из интеллигенции, не хотят разбираться в том, что несет собою обновленчество, и не видя во внешнем богослужебном обряде никаких изменений, заблуждаясь упорно и наивно, утверждают: Православие и обновленчество все одно и то же, нет никакой между ними разницы, многие и доныне так мыслят. Жалкое заблуждение. Богомерзкий обновленческий собор 1923 г. своими нечестивыми постановлениями ярко и наглядно обнаружил неправославное, душепагубное, раскольническое еретичество всего обновленческого движения. И чего только здесь не натворило это беззаконное соборище! Осудили свят. Патриарха Тихона, лишили его сана монашества. Ввели новый стиль. Допустили брачный епископат, второбрачие духовенства и прочия нарушения церковных канонов, коими постарались обновленцы унизить Христово вечное учение и приспособить его к человеческим слабостям и порокам… Православные, ненавидящие обновленчество! Стойте в вере, мужайтесь, утверждайтесь, закрывайте свой слух от вкрадчивых и обманчивых посланий, волков во овечией шкуре, оставайтесь верными благодатным епископам, не уклонившимся в обновленчество и отвращающимся от него. Окормляйтесь пастырями, чуждыми обновленческого духа и преданными в Бозе почившему исповеднику св. Патриарху Тихону…»[257]

Постановлением Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 13 ноября 1925 г. Владыка был осужден на 3 года Соловецкого концлагеря. В начале 1926 г. его доставили в Кемский пересыльно-распределительный пункт (находившийся на Поповом острове в пяти километрах от пос. Кемь), где епископ несколько месяцев ожидал этапа на Соловки. В зимнее время этапов на эти острова не было, и период морской навигации начинался лишь в первых числах июня. В Кемском пункте ей. Нектарий и отпраздновал Пасху 1926 г.

Об этом говорится в воспоминаниях прот. Павла Чухранова: «Шла Пасха. И как хотелось, хотя и в такой затруднительной обстановке, совершить молитвенный обряд… И я решил подготовить свою братию. Повел разговоры с благодушнейшим епископом Нектарием (Трезвинским), епископом Митрофаном (Гриневым), епископом Рафаилом (Гумилевым) и епископом Гавриилом (Абалымовым)… Однако только архиепископ Иларион (Троицкий) и епископ Нектарий согласились на Пасхальную службу в незаконченной пекарне, где только одни просветы были прорублены — ни дверей, ни окон. Остальное епископство порешило совершить службу в своем бараке, на третьей полке, под самым потолком, по соседству с помещением ротного начальства. Но я решил пропеть Пасхальную службу вне барака, дабы хотя бы в эти минуты не слышать мата.

Сговорились. Настала Великая Суббота. Нас постигло новое испытание. Последовало распоряжение коменданта ротным командирам не допускать и намеков на церковную службу и с восьми часов вечера не пускать никого из других рот. Однако я настаивал: все же попытаемся в пекарне совершить службу. Епископ Нектарий сразу согласился, а архиепископ Иларион нехотя, но все же попросил разбудить в двенадцать часов.

В начале двенадцатого я… вышел. На линейке ожидал Владыка Нектарий. Присоединился Владыка Иларион. И мы гуськом тихо направились к задней стороне бараков, где за дорогой стоял остов недостроенной пекарни с отверстиями для окон и дверей. Мы условились поодиночке прошмыгнуть. И когда оказались внутри здания, то выбрали стену, более укрывавшую нас от взоров проходящих по дороге. Мы плотнее прижались к ней — слева Владыка Нектарий, посередине Владыка Иларион, а я справа. „Начинайте“, — проговорил Владыка Нектарий. „Утреннюю?“ — спросил Владыка Иларион. „Нет, все по порядку, с полунощи“, — отвечал Владыка Нектарий. „Благословен Бог наш…“ — тихо произнес Владыка Иларион. Мы стали петь полунощницу. „Волною морского…“ — запели мы. И странно, странно отзывались в наших сердцах эти с захватывающим мотивом слова. „Гонителя, мучителя под землею скрывша…“ И вся трагедия преследующего фараона в этой обстановке чувствовалась нашими сердцами как никогда остро…

Пропели полунощную. Архиепископ Иларион благословил заутреню. „Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…“ — не сказал, а прошептал, всматриваясь в ночную мглу, Владыка Иларион. Мы запели „Христос Воскресе!..“ Плакать или смеяться от радости, думал я. И так хотелось нажать голосом чудные ирмосы! Но осторожность руководила нами. Закончили утреню. „Христос Воскресе!“ — сказал Владыка Иларион, и мы все трое облобызались. Владыка Иларион сделал отпуст и ушел в барак. Епископ Нектарий пожелал и часы обедницы совершить. Только я был за предстоятеля, Владыка Нектарий за псаломщика, так он сам пожелал, ибо знал все песнопения, равно и чтения — апостоловец, наизусть… На другой день службу совершили мы с Владыкой Нектарием вдвоем, ходя по дорожке. И этот день также казался мне праздничным…»[258]

Через несколько дней еп. Нектарий был переведен на Соловки, где подписал знаменитую «Памятную записку соловецких епископов». Протопресвитер Михаил Польский так описывал ее создание: «27 мая/9 июня 1926 года, в монастырском кремле Соловецкого острова, в продуктовом складе лагеря заключенных, собрались по возможности все заключенные здесь епископы… для секретного совещания, которое и приняло так называемую „Памятную записку соловецких епископов, представленную на усмотрение правительства“… Дух этого документа преисполнен непоколебимой твердости во всем, что касается собственно церковной жизни, совершенно чужд и малой тени соглашательства, совершенно безбоязнен в свидетельстве правды и свободен в своем мнении среди уз… Это слава и гордость Русской Церкви»[259].

На Соловках еп. Нектария определили в рыболовную артель, был он также и сторожем. На Пасху 1927 г. заключенные на острове архиереи, в том числе Владыка Нектарий, служили заутреню в еще действовавшей тогда монастырской кладбищенской церкви. После публикации Декларации митр. Сергия о лояльности советской власти епископ первоначально, под влиянием старшего архиерея на Соловках — архиеп. Илариона (Троицкого), не осудил ее. Однако через несколько месяцев его позиция изменилась. Как писал в одном из своих посланий сам еп. Нектарий, 8 февраля 1928 г. он отказался от административного подчинения митр. Сергию; Владыка был принят в церковное общение с иосифлянами через посланную от епископа Гдовского Димитрия просфору.

В письме от 8 мая 1928 г. из Кемского пересыльного пункта еп. Нектарий так объяснил причину своего отхода духовно близкому человеку в Ленинграде: «После молитв и долгих размышлений я прекратил церковное общение с м. Сергием (замещающим собою Патр. Местобл.), как вошедшим в блок с антихристом, нарушившим церковные каноны и допустившим равносильное отступничеству от Христа малодушие и хитроумие. Всякому православно верующему сыну Церкви Христовой зазорно и для вечного спасения небезопасно идти за таким вождем, как м. Сергий, пошедшим скользким и весьма ненадежным путем. Синод же собран из так называемых подмоченных или ссученных епископов. Назначение епископов на кафедры происходит с ведома или одобрения начальника Московского отдела № 6. Может ли быть это приемлемо православными людьми, а тем более епископами? Я долгое время (5 месяцев) разделял мнение соловецкого епископата относительно м. Сергия (еще с первой недели Великого поста). Теперь, видя печальные последствия сделок и компромиссов со стороны м. Сергия, допущенных им для „спасения“ Церкви, я решил определенно и бесповоротно отделиться от м. Сергия и стал в ряду других епископов, порвавших с м. Сергием, несмотря на то, что бы меня впереди ни ожидало. Будущее покажет, прав я или нет. Надеюсь и верю, что эта церковная нижегородская ярмарка под неообновленческим флагом потерпит полное посрамление и православно верующие все уйдут от этой печальной церковной авантюры, затеянной для уничтожения и поругания Церкви Христовой (отделился я официально с 1-й недели Великого поста), иже есть столп и утверждение Истины. Прошу усердно молить о моем недостоинстве»[260].

В ответ на его отход еп. Нектарий был запрещен митр. Сергием и Временным Священным Синодом в священнослужении и 4 марта 1928 г. смещен с Иранской кафедры. Летом и осенью 1928 г. на Соловках Владыка Нектарий был близок и сослужил епископам Виктору Глазовскому (Островидову), Илариону Котельническому (Бельскому), также не принявшим Декларацию 1927 г., и таким образом вошел в состав викторианской группы «непоминающих». После окончания срока наказания Владыка Нектарий был освобожден из лагеря 20 ноября 1928 г. по постановлению Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 18 мая 1928 г. с лишением права проживания в семи важнейших городах и Вятке сроком на три года[261].

По мере того как истекал срок заключения, еп. Нектарий начал все чаще задумываться над тем, какой город выбрать для поселения. И наконец остановился на Казани. Столица Татарской республики в конце 1920-х — 1930-е гг., в связи с именем митр. Казанского Кирилла (Смирнова), привлекала многих ссыльных священников, не разделявших позиций митр. Сергия и выбиравших этот город для поселения. Владыка Нектарий также предполагал, что именно в Казани можно будет найти значительное число единомысленного ему духовенства. Этот город находился относительно недалеко от Яранского округа, и оттуда можно было управлять паствой. Кроме того, Казань как место поселения настоятельно рекомендовал епископ Виктор (Островидов), указывавший, по крайней мере, двух человек, к которым можно было бы обратиться сразу по приезде на новое место. Первым был профессор Казанской Духовной Академии, замечательный русский философ и богослов, Виктор Иванович Несмелой, почитателем и учеником которого являлся Владыка Виктор. В. И. Несмелов открыто исповедовал свое отношение к советской власти, как гонительнице Церкви, и открыто высказывался в поддержку митр. Кирилла (в противостоянии его митр. Сергию).

Другим человеком, которого рекомендовал ей. Виктор, был священник Николай Троицкий, известный в Казани проповедник, пользовавшийся особым доверием и авторитетом рабочих Порохового и Алафузовского заводов. В 1918 г. он возглавлял Казанское братство защиты святой православной веры, издавал много духовной литературы. Именно к нему в Вознесенскую церковь сначала и явился приехавший в декабре 1928 г. в Казань епископ Нектарий, но о. Николай занимал тогда двойственную позицию: он поминал митр. Кирилла с митр. Петром, но в то же время не прерывал отношений и с временно управляющим Казанской епархией епископом Чебоксарским Афанасием, принявшим сторону митр. Сергия. Подобная позиция не удовлетворила Владыку Нектария, и он прекратил с о. Николаем церковное общение.

Посетил епископ и В. И. Несмелова, здесь он нашел гораздо больше взаимопонимания: профессор однозначно высказался за то, что митрополит Сергий, «как виновник церковной катастрофы, должен быть низвергнут». Но Виктор Иванович был к тому времени 65-летний больной человек, находившийся под постоянным наблюдением ГПУ из-за большой популярности среди учащейся молодежи Казанского университета, педагогического и ветеринарного институтов. Все это не позволяло часто навещать бывшего профессора Духовной Академии, и Владыка Нектарий, поселившийся в Козьей слободе, в доме Сомова по адресу: Октябрьская улица, д. 22, сначала оказался в определенной изоляции, так как почти во всех казанских храмах поминали митр. Сергия.

Вскоре после своего прибытия в Казань, еп. Нектарий в посылке своей ленинградской духовной дочери, Матрены Кунцевич, получил письмо от архиеп. Димитрия (Любимова) с вопросом: не отошел ли преосвященный от возглавляемого митр. Иосифом церковного течения? Владыка Нектарий ответил телеграммой, в которой сообщил о твердом единении с ними[262]. В дальнейшем епископ поддерживал постоянную связь с ленинградскими иосифлянами. Так, настоятель собора Воскресения Христова прот. Василий Верюжский на допросах 24 апреля и 8 мая 1931 г. рассказал о высылке денег еп. Нектарию в Казань.

8 января 1929 г. Владыка обратился с посланием к своей Иранской пастве, призывая ее окормляться у него, а не у сергианского еп. Серафима: «…Отцы, братия, сестры о Христе, возлюбленные чада духовные. По доносу пребывающего ныне в пределах Иранской епископии Серафима, я, ваш патриарший православный епископ, законный и канонический, указом отступника Сергия митрополита отлучен от Иранской кафедры и запрещен в священнослужении. Конечно, это распоряжение со стороны митрополита Сергия я не могу признать законным, ибо, как отступник, сам отпавший, как гнилой член, от Церкви Христовой, он не может лишать кафедры православных епископов. Посему я как был, так и остаюсь, несмотря ни на какие сергиевские прещения, епископом Иранским, причем не буду вмешиваться в церковную жизнь лишь Сергиевских новообновленческих приходов. И назван в Сергиевском распоряжении — уклонившимся в викторовский раскол. Это пустое, неуместное выражение. Не один епископ Виктор отошел от митрополита Сергия, отошли и другие почтенные православные епископы. Епископ Виктор здесь ни при чем.

Истина Православия дорога не одному епископу Виктору, дорога она митрополиту Иосифу, епископу Гдовскому Димитрию, архиепископу Углицкому Серафиму и другим, неужели они „викторовцы“? Неумное выражение нижегородского отступника. Епископ Виктор только мой единомышленник по распознанию и осуждению Сергиевского отступничества, по благодати Божией, просветившей наши мысленные очи. Здесь, повторю, выражения „викторовщина“ и „викторовцы“ ни при чем. Вам же, моя православная паства Иранская, всем утвердительно вещаю. Митрополит Сергий есть действительно отступник от Православия, изменник Христу, ликвидатор или разоритель Церкви Православной у нас на Руси, ибо он заодно с врагами Господа нашего Иисуса Христа, не имейте с ним никакого церковного общения…

То, как неспасительно и неутешительно для верующей души становится быть с отступником митроп. Сергием, наглядно подтверждает и доказывает следующее происшествие, имевшее место на Соловках осенью 1928 года со Смоленским епископом Иларионом (Бельским). Епископ Иларион — хотя молодой, но строго православный, безупречной монашеской жизни и, насколько я знаю, девственник, что является теперь редкостью. За свою стойкость и твердость в Православии против обновленчества по Питерской епархии, он был посвящен Патриархом Тихоном во епископа 30 лет от роду. Смоленской епархией он управлял в духе строгой церковности и православного благочестия 1 год и 8 месяцев, за что и сослан в Соловецкий лагерь на 10 лет. Следовательно, даже центром справедливо оценен как крупная духовная сила. Этот епископ сперва в Соловках с января и по октябрь 1928 года не находился в церковном общении с митрополитом Сергием, но потом, под давлением Сергиевских епископов, 1 октября 1928 года служил в Соловецком кладбищенском храме, помянув митрополита Сергия. А незадолго пред этим виден был весьма тревожный сон, будто бы он ногами растоптал образ Богоматери, Смоленской Одигитрии — и что же? После служения литургии с Сергиевскими епископами он вместо духовного утешения и радости стал испытывать ужасное угрызение совести и угнетение духа, и мне стало необычайно ясно, говорил он мне, Сергиевское отступничество, и я оказался как бы соучастник Сергиевских преступлений против Православной Церкви. И что же — он в тот час заявил Сергиевским епископам, что он от них отходит на прежнюю свою церковную позицию к епископам Виктору, Нектарию и Димитрию и другим…»[263]