Мемуарист связан симпатиями с описываемыми им лицами. Он сам несет ответственность перед историей и излагает ее в выгодном для себя свете, подчас невольно. Многие авторы в момент написания своих воспоминаний оставались под сильным влиянием ложных пропагандистских трафаретов прошлых лет. Так можно объяснить нередкие проявления конформизма в мемуарах Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Часто на них оказывает давление нынешняя политическая конъюнктура, и авторы не могут написать, по крайней мере, опубликовать правду. По этим причинам, а также вследствие ненадежности человеческой памяти разные издания книг одних и тех же лиц подчас бывают различными. В случае с воспоминаниями о Сталине необходимо иметь в виду, что всех своих политических и военных приближенных он подбирал, как правило, по принципу личной преданности. И это не могло не отразиться на мемуарах. Может быть, наиболее ярко это прослеживается в книгах его любимцев — Штеменко, Устинова. Крупицы жестокой правды пробиваются в книге Штеменко, например, вопреки доминирующему желанию автора представить своего высокого благодетеля в лучшем свете.
Мемуары советских полководцев, особенно такие, как книга Жукова, в течение десятилетий находятся вне критики. Необходимо подчеркнуть, что эта книга занимает центральное место среди мемуаров. Она выдержала наибольшее число изданий, широко известна в стране и за ее рубежами. В большой мере ее популярность объясняется тем, что автор в течение нескольких военных лет занимал пост заместителя Верховного Главнокомандующего. Сыграли роль и те обстоятельства, что Жуков после войны был понижен в должности, а после нового взлета окончательно отстранен от дел, как полагают некоторые, необоснованно. Общественное мнение, как правило, неравнодушно к гонимым, юродивым и т. п. Лишь в последние несколько лет в прессе появились критические замечания, сведения о том, что часть мемуаров писали не сами участники войны, а так называемые «белые рабы» — писатели, литобработчики, адъютанты. Сам Жуков, по словам А. Миркиной, редактора его «Воспоминаний и размышлений», говорил о трудностях при написании своей книги: «При Сталине была одна история, при Хрущеве — другая, сейчас — третья». Миркина отмечает, что и у Жукова, типичного сына своей эпохи, был «внутренний цензор». Он считал, что «о многом еще говорить преждевременно». Это, по меньшей мере, спорно: в нормальных условиях анализ просчетов лидера любого ранга нужен много раньше — непосредственно в ходе войны. Напомним, что Жомини, например, в начале XIX в. писал об ошибках известных политиков и военных того времени вполне открыто. То же самое необходимо сказать об Энгельсе, выступавшем во второй половине прошлого века в качестве военного историка.
Миркина свидетельствует: «Под влиянием времени (точнее: М. Суслова, бывшего секретаря ЦК КПСС, ярого противника издания книги Жукова) самим Жуковым смещались акценты и в характеристике И. Сталина, и в степени подготовки нашей к войне, и в ряде других моментов». Мы находим выражение «смещать акценты» весьма слабым. Речь идет о фальши. Так, по требованию тогдашнего генсека, поступив достаточно беспринципно, Жуков изобразил в книге вымышленное свое желание «посоветоваться» с полковником Брежневым во время нахождения в 18-й армии. Это выглядит, по меньшей мере, смешно. Василевский отмечал, что «многие из нашего брата мемуаристов» охотно отходят от суровой правды истории в угоду всяким веяниям. Писатель В. Карпов отмечал: «…Существовали редакторы, правщики, консультанты. Во всех мемуарах они свой след оставляли. Иногда это был след мужества, а иногда и трусости». Аналогичная с Жуковскими мемуарами обработка была осуществлена, например, и с воспоминаниями маршала авиации Е. Савицкого. В этом отношении показательны и свидетельства С. Микояна о редактировании работ его отца Сусловым, а также свидетельство писателя В. Солоухина о том, как сотруднику одной из военной газет было поручено «организовать» (т. е. написать самому!) статью крупного военачальника и лишь потом заполучить его подпись[148].
Попытки бывшего директора агентства печати Новости (АПН) В. Комолова объявить несушествовавшей такую практику работы с автором представляются несостоятельными. Как можно отрицать, например, наличие не вошедших в мемуары Жукова и опубликованных позднее его статьи «Битва под Москвой», записки «Коротко о Сталине»? И главное: при публикации 10-го издания «Воспоминаний и размышлений» было официально объявлено, что в него вошло то, что по цензурным соображениям было в свое время изъято. К сожалению, и это издание далеко от хорошей «научной формы». Как показал Павленко, глава о Ставке, оставшаяся в книге, написана не известно кем, только — не Жуковым. Нам предстоит еще разгадать многие загадки этих воспоминаний. Восстановить изъятое — это еще не означает сделать текст адекватным оценкам маршала и тем более — действительности. Остались, например, слова о сомнительно быстром освоении Сталиным сложнейшей науки управления войсками, легко принятые на веру многими читателями[149].
Оценка сталинского руководства в различных трудах Жукова неоднозначна. Она отражает противоречивое отношение самого автора к Сталину, вознесшему его на второй после «Великого Полководца» военный пост, а потом поручившего его «попечению» Берии. Характерно, что Жуков придает чрезмерное внимание тому, как «Верховный» относился к его — Жукова — мнению. Получается так: лишь «прислушиваясь» к Жукову, Сталин действовал правильно. В мемуарах маршала явно доминирует официальная (брежневская) версия. Письмо же Жукова писателю В. Соколову и другие новейшие публикации содержат сравнительно правдивые оценки свойств и действий Сталина. Как свидетельствует Гавленко, маршал, считая Сталина человеком, совершенно не компетентным в военном деле, говорил о нем: «Как был, так и остался штафиркой». Так в царской армии пренебрежительно называли штатских. В целом Жуков, как мемуарист, был не в состоянии объективно оценить все стороны деятельности «вождя», тем более сталинизм как социальное явление. То же самое следует сказать и о Василевском.[150]
В воспоминаниях Жукова даже последних лет его жизни превалируют сведения о личных отношениях «вождя» и маршала, но не суждения обобщающего характера. Записки Жукова «Коротко о Сталине» заканчиваются не оценкой порочной атмосферы, царившей вокруг самодержавна, как можно было ожидать, а описанием «интриг Берии и Абакумова» против Жукова и их провала. «Но Сталин не верил, — писал Жуков, — что якобы я пытаюсь организовать военный заговор, и не давал согласия на мой арест.
Как потом мне рассказывал Хрущев, Сталин якобы говорил Берии: «Не верю никому, чтобы Жуков мог пойти на это дело. Я его хорошо знаю. Он человек прямолинейный, резкий и может в глаза любому сказать неприятность, но против ЦК он не пойдет».
И Сталин не дал арестовать меня.
А когда арестовали самого Абакумова, то выяснилось, что он умышленно затеял всю эту историю, так же он творил их в мрачные 1937–1939 годы.
Абакумова расстреляли, а меня вновь на XIX съезде партии Сталин лично рекомендовал ввести в состав ЦК КПСС.
За все это неблагоприятное время Сталин нигде не сказал про меня ни одного плохого слова. И я был, конечно, благодарен ему за такую объективность»[151].
Что это, святая простота или что-то другое? Как объяснить, что Жукову даже после смерти Сталина продолжало казаться, что тот выступал в интригах вокруг Жукова (и других!) как некий объективный судья, но не в качестве главного организатора этих интриг. Все сказанное здесь не позволяет нам согласиться, что о сталинизме глубже всех и откровеннее судит Жуков. Мучительный процесс освобождения от духовных пут сталинизма происходил у Симонова, лауреата шести сталинских премий, любимца самого «Верховного». Громыко в своих воспоминаниях тщетно пытается совместить в Сталине революционера и палача народов, беспомощно ссылается на пропагандистский лозунг «За Сталина!» как на доказательство его заслуг перед Родиной[152]. В записках наркома вооружения военных лет Устинова «Во имя победы!» приведена «полная и объективная оценка политической деятельности И. Сталина», данная ЦК партии в постановлении 1956 г. Но эта оценка в момент написания книги (1988) безнадежно устарела. Устинов же значительно отходит даже от этого постановления. Военное издательство не сочло нужным сделать соответствующие оговорки, и читатель должен сам разобраться в явных искажениях истории. В сталинских работах, вопреки мнению автора, содержались далеко не всегда «марксистско-ленинские положения». Разрыв между ленинизмом и практикой Сталина был отнюдь не «порой», как полагает этот нарком, а постоянным и органическим. Устинов среди «сильных сторон личности» Сталина отмечает «доверие членам политбюро»[153]. Адмирал же И. Исаков, и это подтверждается другими источниками, считает, что каждый из приближенных Сталина был опутан густой сетью осведомителей, непосредственно информировавших его о состоянии дел в той или иной отрасли, помимо ее руководителя.
Военная мемуаристика — неотъемлемая часть советской историографии второй мировой войны. У них во многом общие достоинства и пороки. Такова идеализация. В письме писателю Соколову, например, признав просчеты Сталина в оценке намерений противника накануне агрессии против СССР, Жуков стремился преуменьшить вину «вождя». Он приводит причины, названные им «объективными», к чему мы еще вернемся. В их числе — экономическая слабость СССР; неподготовленность к обороне новых территорий страны, что повлияло на «мышление Сталина», и тот занял глухую позицию «не давать повода»; плохо работала агентурная разведка, и Сталин был убежден в верности Гитлера пакту 23 августа. Во-первых, на каком основании все это Жуков называет «объективными» причинами, во-вторых, он упустил возможность сказать о собственной вине[154].
«Величайшая заслуга Ставки Верховного Главнокомандования, — пишет Жуков, имея в виду Сталинградскую битву, — состоит в том, что она оказалась способной с научной точностью проанализировать все факторы этой грандиозной операции, научно предвидеть ход ее развития и завершение». Вызывает протест выспренний тон этой фразы, навеянный сталинистской пропагандой, тем более что сам Жуков — член Ставки, и не последний, о чем он много раз напоминал читателю. По существу же вопроса, в действительности Ставка далеко не все рассчитала с «научной точностью». Отмечались ошибки в оценке численности окруженных войск противника, его намерений деблокировать армию Паулюса. Ставке не удалось осуществить свой замысел и отсечь войска вермахта на Северном Кавказе. Необходимо учитывать также существенные замечания о деятельности Ставки, сделанные, в частности, Н. Вороновым, К. Рокоссовским. Наконец, при соотношении потерь сторон под Сталинградом близком 1:1 нельзя говорить о «величайших заслугах Ставки». Многим мемуаристам явно не хватает скромности. Так, Жуков не без оснований считал, что Еременко в написанных им воспоминаниях «приукрашивает свою персону». В не меньшей степени это присуще и мемуарам самого Жукова[155].
Наиболее низким в истории мемуарной литературы о войне является, пожалуй, возня вокруг брошюр Брежнева, безмерное прославление его достоинств в выступлениях участников войны, писателей, историков. Фальсифицировал прошлое Л. Аграновский, семь лет писавший «воспоминания» Брежнева. В брошюре «Малая земля», например, Брежнев, заменив выбывшего из строя пулеметчика, ведет успешный огонь по атакующей пехоте противника. Свидетелей этого подвига до сих пор не нашлось. С. Пахомов, участник боев на Малой земле, бывший заместитель начальника политотдела 18-й армии, полковник в отставке пишет: «Во всем, что сделано героическими защитниками Малой земли, огромная заслуга лично Леонида Ильича Брежнева… Леонид Ильич всегда был в гуще масс, всегда на переднем крае, поднимал, вдохновлял миллионы людей на бой, на подвиг». Оставим на совести автора «миллионы», каких никогда не было в 18-й армии. В прославлении начальника политотдела этой армии нельзя отдавать пальму первенства мемуаристам и писателям, восхвалявшим литературное творчество Брежнева, объявившим его писателем и лауреатом. С ними успешно состязались историки. В издании АН «Изучение отечественной истории в СССР между XXV и XXVI съездами КПСС» (1982) брошюра «Малая земля» названа «крупным событием», имеющим «большое политическое, воспитательное и научно-историческое значение» (Г. Куманев).
В последние годы исправлены некоторые пороки советской мемуаристики. Так, «Военно-исторический журнал» опубликовал ранее изъятые цензурой ценные отрывки из воспоминаний К. Рокоссовского, Л. Сандалова, И. Ковалева и других участников войны, хотя и не все публикации удачны. Например, избранные редакцией записи из дневника военного корреспондента Я. Макаренко о боях за Берлин едва ли вносят что-либо существенно новое в освещение истории. Журнал оказался глухим к призыву Павленко, в статье которого о Жукове подчеркнута необходимость перепроверить тексты многих мемуаров, поскольку они в значительной мере извращены «доработчиками» из ГЛАВПУРа. Журнал опубликовал воспоминания Ш. де Голля, сорвавшего маску со Сталина, жестокого и малокультурного властителя. Некоторые мысли автора искажены. Так, вместо: «Революция, партия, государство, война предоставили ему (Сталину. —
Отношение к мемуаристике, обусловленное в первую очередь такими чертами сталинизма, как некомпетентность и безнравственность, не выдерживает критики. По свидетельству А. Басова, мемуаристам «навязывались определенные оценки событий», за них писали, вписывали, переписывали, их буквально брали на измор. Сами издатели и редакторы испытывали сильнейшее «давление сверху». Уступая ему, они повторяли грустный опыт персонажей романа «Хождение по мукам», постановщиков красноармейского театра, которые смело «исправляли» мировую классику в соответствии со своими представлениями о революционной морали. Причем все или почти все манипуляции с мемуарами живых и особенно мертвых авторов продолжаются и поныне. Переделана трактовка решения Сталина начать войну против Финляндии в отдельном издании книги Симонова по сравнению с недавно изданным журнальным вариантом. Сокращен текст других воспоминаний под предлогом «нежелания обидеть родственников покойного маршала»[157]. В свете сказанного неискренне звучат слова А. Хорева из «Красной звезды»: мемуаристы «творили свободно».
Некоторые историки нарочито подчеркивают свою близость к сильным мира сего, хотя бы и бывшим. Так, Г. Кума-нев слывет среди военных историков обладателем записанных на магнитофоне выступлений многочисленных советских руководителей периода войны. Однако историки тщетно ждут какого-либо конкретного исследовательского результата. Ку-манев опубликовал свои интервью с Кузнецовым, содержание которых во многом повторяет давно появившиеся на свет мемуары адмирала. В другой статье без всякой нужды Куманев ссылается на то, что сказал ему Микоян, которому в свою очередь сказал Сталин: пока Гитлер не разделается с Англией (не раньше 1942 г.), он не нападет на СССР. Но эти сведения уже были опубликованы, что делает ненужными любые эрзац-источники[158]. То же самое отличает и публикации Анфилова.
Особо о нравственной позиции мемуаристов. Некоторые историографы фактически оправдывают их сделки с совестью, ссылаясь на очень большое желание Жукова или другого автора увидеть свою книгу изданной. Это желание и знакомо, и понятно любому пишущему, тем более что многие мемуаристы завершили книги лишь в последние годы своей жизни. Но может ли такое желание оправдывать фальшь, которая пронизывала многие из этих книг? Астафьев выступает не только как солдат-окопник против генералов. Нет правды генеральской, офицерской, солдатской. Правда о войне — одна. Писателя на самом деле не без оснований возмущает хвастливость многих мемуаров, которую он приравнивает к юбилейной трескотне. А к этому причастны, увы, и сами авторы воспоминаний.
Наконец, те учреждения, которые претендуют руководить освещением войны, могли бы вспомнить, наконец, настойчивые призывы Симонова и многих его единомышленников сохранить воспоминания всех участников войны. Нам знакомы завершенные уже книги воспоминаний полковника в отставке К. Будрина «На Барвенковском выступе» и «В боях за Дон». Это — офицерские воспоминания. Военный кругозор их авторов часто был ограничен несколькими километрами вокруг их боевых позиций. Но исход войны решали во многом именно эти люди. За их счет и за счет их подчиненных исправлялись роковые просчеты маршалов. Их мысли очень важны для истории. Но военное и ряд других издательств предпочитают переиздавать книги, ранее опубликованные у нас или за рубежом. Это удобнее и выгоднее с точки зрения рыночной. Заключая разговор о воспоминаниях, нужно сказать: пока мы не преодолеем негодных традиций в военной мемуаристике, мы не покончим со сталинизмом в сознании миллионов людей.