Однако начавшаяся вскоре реанимация сталинизма пресекла прогрессивное движение. Ликвидировали названные отдел и серию, сменили руководство журнала. Был создан ИВИ (начальник Жилин). Этим институтом в 1973–1982 гг. был опубликован 12-томник о второй мировой войне. Едва ли можно принять его сплошь отрицательную оценку (В. Астафьевым). Издание внесло некоторый вклад в разработку истории военных действий. Разумеется, ради этого не нужно было издавать 12 тяжелых фолиантов. Фундаментальным это издание было лишь по объему. Многие достижения авторов 6-томника были преднамеренно утрачены авторами 12-томника, продолжавшего традицию «Краткого курса истории ВКП(б)». Он должен был дать «руководящие установки», исключить иные мнения. Один из наивных заместителей Жилина говорил, что с изданием 12-томника, и все вопросы будут исчерпаны. Жилин умел поставить дело на широкую ногу. Выход каждого тома сопровождался организованными рецензиями. Руководителей издания наградили ленинскими премиями и орденами. Щедрость была настолько несоизмеримой с заслугами, что постановление о наградах не решились даже публиковать.
Огромный опус был односторонним во всех отношениях, источники тщательно отобраны. Характерно, что официальной историографией был изъят из истории войны одиозный приказ № 227, который юридически не был секретным и был даже издан после войны в одном из учебных пособий для слушателей военных академий. В 12-томнике были обойдены молчанием командно-репрессивная система и сталинизм в целом, их пагубное влияние на историю и историографию войны. Это было «исследование» по заранее определенной схеме с предусмотренными результатами, соотношением плюсов и минусов. Широкая научная общественность была отстранена от разработки этого узковедомственного издания. Там правили бал генералы, привлечение немногих и далеко не лучших историков из других учреждений лишь прикрывало характер издания. Решающее слово при разработке многотом-ника принадлежало председателям главной редакционной коллегии (ГРК) А. Гречко, позднее — Д. Устинову, не специалистам. Как сказал поэт, «писать не умеющий учит писать».
Отрицательное воздействие оказали претензии Брежнева, Гречко, Устинова, Епишева и других войти в историю и историографию в качестве выдающихся деятелей. Но нельзя разделить мнение Р. Савушкина, что главный порок 12-томника был в «навязанной историкам концепции исключительной роли Л. Брежнева». Весь многотомник был поражен не отдельными пятнами, а сталинистской методологией. Картина войны оставалась ложной. Но дело не только в этом, ИВИ на десятилетия остановил развитие военной истории в целом. Грубо нивелируя все и вся, он подавлял творческую мысль. Не случайно мы не имеем сейчас научной школы, а в ИВИ пытаются на ходу переделать в военных историков философов, юристов, переводчиков, политработников. Фактически было отменено решение ЦК КПСС об издании документов военных лет, и спустя пять десятилетий после войны по-прежнему нет достаточной Источниковой базы.
Такое развитие военной историографии в 70—80-е гг. привело ее к современному кризису. Основные центры этой историографии никак не откликнулись на мощный вызов эпохи. Прошло почти 10 лет со дня издания 12-го тома. Но сотни сотрудников ИВИ, военно-исторических отделов институтов истории СССР и всеобщей истории, ИМЛ (возглавляли их соответственно Г. Куманев, О. Ржешевский, Б. Томан) не издали ни одного более или менее значительного труда. Все остальные издания представляют собой перепевы старых идей, переходящих из одной книги в другую. Показательно, что и такие издания весьма немногочисленны. Традиционная концепция дискредитировала себя, новой создать до сих пор не сумели.
С выходом в свет 12-томной истории второй мировой войны получила законченное оформление сталинистская методология военной истории. Могут возразить: было покончено с мифом о «великом полководце». Во-первых, с ним не покончили сами авторы 12-томника, ныне в него вдохнули новую жизнь. Во-вторых, осталась персонификация — один из основных принципов освещения войны по Сталину. В какой-то мере авторам 12-томника удалось преодолеть преувеличенное толкование роли Сталина в войне. Точнее: им не удалось восстановить в полной мере ту вакханалию, которая кипела вокруг имени Сталина до 1953–1956 гг. Брежнев и его креатура были вынуждены считаться с общественным мнением в стране и за рубежом. Когда в докладе о 20-летии победы Брежнев упомянул Сталина под аплодисменты большинства присутствующих и стала явной опасность возрождения сталинизма, 25 выдающихся деятелей науки и культуры направили руководителям страны письмо с предупреждением против пересмотра известных партийных решений. Авторы письма стали называться «подписантами», что в устах сталинистов звучало примерно так же, как «лишенцы», «окруженцы». Названная опасность не исчезла вплоть до весны 1985 г. Характерна реакция конференции в Волгограде, посвященной 40-летию Сталинградской битвы, на предложение известного снайпера В. Зайцева вернуть городу имя «вождя». Президиум, за исключением Самсонова, и подавляющее большинство других участников приняли это с одобрением.
Своеобразным проявлением культовой методологии явилось изгнание из истории войны имени Хрущева, ненавистного тогдашним властям. В то же время первое место среди деятелей, выигравших войну, стал занимать Брежнев. Если в учебнике по истории КПСС, изданном в 1959 г. под руководством Пономарева, имя Брежнева занимало место в числе секретарей обкомов, вошедших во время войны в состав военных советов, то в третьем издании учебника — это имя уже возглавило список лидеров партии, находящихся на фронте. В 12-томнике Брежнев предстает уже как одна из центральных фигур второй мировой войны. Он упоминается 97 раз. После избрания на пост генсека Ю. Андропова ИВИ спешно издал книгу «Карельский фронт в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». В ней Андропов упомянут 17 раз, чаще чем любой военачальник. Известно при этом, что ни Брежнев, ни Андропов в действительности не занимали такого исключительного места в ряду участников войны. Во времена Хрущева особое внимание уделялось Сталинградской битве, из числа причастных к ней полководцев — А. Еременко. Во времена Брежнева — битве за Кавказ, Малой земле, из числа полководцев — Гречко. Ничуть не преуменьшая заслуг военнослужащих 18-й армии, нельзя не заметить, что преимущественное внимание эта армия привлекла лишь вследствие того счастливого обстоятельства, что мало известный во время войны начальник ее политотдела позднее стал генсеком. Другие, не менее заслуженные армии, тщетно ждут своих историографов.
При описании Сталинградской битвы историографией, кино, беллетристикой на первое место выдвинуты Г. Жуков, В. Чуйков, Р. Малиновский. Отодвинуты на задний план А. Василевский, командующий 64 армии М. Шумилов, командир 4-го механизированного корпуса генерал В. Вольский и другие. Внедрена обедненная схема: Чуйков оборонялся, Малиновский предотвратил деблокирование 6-й армии, Рокоссовский принял ее капитуляцию, Жуков все возглавил. Действия же войск внешнего кольца окружения, например, остались в тени. Резко отрицательный отклик в прессе получил изданный ИВИ словарь-справочник «Великая Отечественная война 1941–1945» под редакцией М. Кирьяна (1988). По нелепой традиции составители включили в книгу биографии современных руководителей, которые уже по своему возрасту имеют весьма отдаленное отношение к войне. Так, А. Бирюкова фигурирует в словаре на том основании, что в ее выступлениях тема войны «занимает значительное место». Как здесь не вспомнить басню И. А. Крылова «Пустынник и медведь»?
Односторонность характеризует общую концепцию войны, ее периодизацию, трактовку отдельных событий, явлений, лиц. Война описана почти исключительно со стороны СССР. Но взгляд лишь с одной стороны — заведомо ложный. Он полностью соответствует сталинистскому провинциализму и обедняет в первую очередь отечественную историю. В лучшем случае воссоздана история военных действий Красной Армии, но не войны в целом. История же двух враждебных военных коалиций, государств их составляющих, то есть союзников и противников СССР, освещена тускло. Им отведено лишь пять процентов содержания изданных книг. Вне контекста всемирной истории изображается отечественная история некоторыми авторами, которые внешне отмежевались от сталинизма. Такова глава «Советский Союз в годы второй мировой войны» т. 2 книги «Наше Отечество». При таком подходе остается не изученным и бывший противник СССР. Он изображен слабым. Знания о фашизме остаются на уровне 30—40-х гг. Военным историкам внутренняя и социальная политика германского фашизма, его экономика известны лишь в самых общих чертах. Они следуют в этом пагубной традиции Сталина. Даже после окончания войны он допускал грубые ошибки при характеристике Германии. Так, в беседе с Г. Стассеном он утверждал, что в этой стране «экономикой управляли военные». Десятки вопросов остаются для военной историографии тайной за семью печатями. Был ли личный состав вермахта единым в идейно-политическом отношении? Раздаются старые голоса против дифференцированного подхода к этому предмету. Какими были взаимоотношения Гитлера и его генералов? Как относились к пакту от 23 августа различные политические и военные круги Германии? Насколько значительными были разногласия в германском руководстве относительно дальнейших действий после завершения начального периода войны (на Москву или Киев?). Как проходила дискуссия Гитлера и ряда его приближенных о перемирии на Восточном фронте?
Война — процесс многосторонний, по меньшей мере двусторонний, ее и нужно показывать лишь как взаимодействие во времени и пространстве воюющих блоков, противоборство их вооруженных сил, экономического, идеологического и иных потенциалов с учетом их важнейших характеристик, в их развитии от начала войны до ее окончания. «Нельзя писать о падении Берлина, забыв о Минском шоссе сорок первого года», — требовал Симонов. Однако до сих пор описывают почти исключительно героическую сторону войны. Война — чрезвычайно сложное явление. Самая высокая поэзия там причудливо переплеталась с самой низкой прозой. Нужно быть безнадежным идеалистом или лжецом, чтобы называть такое мнение о войне «очернительством». Односторонность проявляется в самых различных случаях. В этом духе пишут о происхождении войны, позиции Англии, Франции, СССР на московских переговорах 1939 г.; будто бы западные державы действовали сплошь негативно, СССР — только безукоризненно; рассматривают эти переговоры в полном отрыве от проходивших одновременно с ними секретных советско-германских переговоров. Ряд историков вслед за Сталиным считают, что пакт 23 августа был выгоден лишь СССР. Другие впадают в противоположную крайность.
Односторонне оценивают ход войны, различные битвы, сражения. Уделяют внимание лишь победам Красной Армии, обходят молчанием ее поражения. То же характерно и для освещения источников победы. Среди канонизированных впоследствии военной историографией пяти «постоянно действующих факторов», решающих судьбу войны, Сталин не нашел места пространству и времени[134]. Не избежало идеализации и освещение итогов войны. Жестокие потери СССР или занижаются, или упоминаются вскользь. Вопрос об ответственности за эти потери обходят молчанием. Пишут об «ущербе, нанесенном нашествием»[135]. Однако в этом повинны не только «пришельцы». Аналогичным образом рассматривается возникновение «холодной войны». Часть авторов воздерживается отвечать на вопрос о ее виновниках, сообщалось о «резком обострении отношений между бывшими союзниками по антифашистской коалиции», другие возлагают ответственность только на западные державы[136].
Односторонне отражена роль народа и личности в войне. Народу, как безликой массе, посвящены общие пустые фразы, если не считать описания подвигов нескольких десятков лиц, заимствованного в основном из пропаганды военных лет.
Односторонний подход проявляется в широко распространенных в военной историографии противопоставлении узкоклассового и национально ограниченного общечеловеческому, упрощенстве. Так, в стане коллаборационистов всегда «оказывались» исключительно бывшие помещики и кулаки. Авторы книги под редакцией С. Тюшкевича[137], объяснили истоки экономического поражения государств-агрессоров прежде всего реакционными политическими целями войны и пороками социально-политической и экономической систем. Однако США и Англия имели в принципе такую же социально-экономическую систему, но оказались в числе победителей. Дело, разумеется, главным образом в том, что блок агрессоров обладал несравненно меньшей экономической силой, чем их противники в капиталистическом мире. Это подчеркивалось еще на XVIII съезде ВКП(б). Нападение этого блока на СССР лишь усилило антифашистский фронт. Между прочим, во многих трудах западных историков довольно четко выражена мысль: причина поражения Германии кроется в недооценке сил противников, особенно Советского государства.
Классовая природа участвовавших в войне стран, характер экономического строя, политические цели войны обусловливали направленность и масштабность экономических усилий, последовательность проведения военно-хозяйственных мероприятий, утверждают далее авторы книги. Но наибольшей «масштабностью экономических усилий» отличались СССР, США, Германия, страны, резко отличавшиеся друг от друга именно «классовой природой и политическими целями». В другом разделе книги читаем: «Наряду с количественной оценкой материальных потерь большое значение имеет учет их социальной стороны, обусловленной общественным строем воевавших государств и их целями». Однако потери СССР были наибольшими. Как же объяснить это, учитывая его цели и строй, который, по мнению авторов, был самым передовым?
В духе вульгаризированного классового подхода оказался в полном забвении и геополитический фактор, игравший исключительную роль в истории СССР, особенно в 1941–1942 гг. Страну во многом спасло ее пространство. Лишь в последнее время начинают признавать это. Так, в частности, вышел на авансцену евразийский аспект советской внешней политики. Роль географического фактора была хорошо понятна ведущим представителям русских исторических школ XIX в., то есть Сталину вследствие его полуобразованности просто было не дано усвоить истину, доступную его современникам. Вне названного фактора истолковывал он, в частности, источники победы советского народа. Идеологически обусловленная односторонность никогда не проходит бесследно. Так, в СССР замалчивалась, например, определенная роль американских войск в освобождении Чехословакии. Ныне на этой почве паразитирует внешне противоположная, по существу столь же ложная тенденция — преуменьшение роли СССР[138].
Антитеоретичность военной историографии проявляется в преобладании мелкотемья. Покажем это на примере «Военноисторического журнала» при Филатове в качестве главного редактора. Чего только здесь нет — куски «бериевской» темы, отрывочные сведения о польском генерале В. Сикорском и советском дипломате И. Майском, поездах Николая II и Л. Троцкого, детях И. Сталина и Н. Хрущева.
Антитеоретичностью объясняются отрицание альтернативности исторического развития. Во время войны ход событий во многом зависит от тех или иных решений руководителей. При полной и честной информации правильность этих решений достаточно четко прослеживается. Они и их результаты не отделены десятилетиями. Однако военные историки, как правило, не имели понятия об изучении альтернатив, и на рубеже 80—90-х гг. они были застигнуты врасплох. Об уроках истории весьма многозначительно говорилось. Но обществу предлагали лишь глубокомысленные сентенции, вроде: за предотвращение войны нужно бороться, пока не заговорят пушки; без серьезной экономической подготовки нельзя победить[139].
Запрет действовал вплоть до XXVII съезда КПСС. Считалось, что путь, избранный «великим кормчим», — единственно верный, что все решения были обусловлены некоей железной необходимостью. Безотказно действовали и конкретные суждения «вождя». Так, в речи на предвыборном собрании в 1946 г. Сталин утверждал, что вторая мировая война «возникла, как неизбежный результат развития мировых экономических и политических сил на базе современного монополистического капитализма». Он упоминал «ошибки» тех или иных государственных деятелей, но снова и снова подчеркивал, что предотвратить войну было невозможно. Так этот научный вопрос был закрыт на многие десятилетия. До сих пор им никто всерьез не занимается.
Исследователь, не скованный догмами, встречает альтернативы буквально на каждом шагу: был ли неизбежен отход Красной Армии к Ленинграду, Москве, Сталинграду, Ставрополю, был ли выбор в военной истории Ленинграда?
В этой связи представляет интерес материал дискуссии последних лет о роли Жукова, в частности, в истории Ленинградской битвы. Если судить по воспоминаниям маршала, он пробыл в Ленинграде всего с 6 сентября по 10 октября 1941 г. Он назвал эти дни «самыми трудными» в истории битвы, хотя и никак не обосновал это. Автор не скупился на похвалы в адрес «советского командования» в Ленинграде, то есть в свой адрес. В этих же целях он исказил намерения противника. Впрочем, можно допустить, что и в момент написания книги он знал вермахт не лучше, чем в 1941 г. Жуков пишет: «Гитлер был в бешенстве… Летне-осенняя кампания окончилась без значительных успехов в достижении стратегических целей». Гитлер будто бы «торопил» В. Лееба (командующего группой армии «Север») «быстрее овладеть Ленинградом». Немцы перешли к обороне под Ленинградом якобы главным образом вследствие тяжелых потерь в сентябрьских боях под городом.
В книге обойдено молчанием весьма важное. Вермахт уже не располагал силами для наступления с решительными целями на всех направлениях. В отличие от Москвы Ленинград был для него всего лишь второстепенной целью. Здесь были сосредоточены не лучшие силы немцев, ими командовал не лучший фельдмаршал. Группа «Север» имела ограниченную задачу не захватить, а лишь блокировать Ленинград. Это соответствовало целям Гитлера — наиболее легким способом умертвить население. Такое решение было принято задолго до появления в Ленинграде Жукова и не только вследствие действительно героического сопротивления ленинградцев. В отличие от первоначальных намерений фашистского руководства в записке Гитлера от 22 августа 1941 г. о продолжении операции на советско-германском фронте выдвигалось требование «окружить или уничтожить здесь (в районе Ленинграда. —