1

Актуальность той или иной темы в конечном счете сводится к тому, обещает ли ее изучение прирастить знание о прошлом, извлечь уроки в интересах настоящего и будущего развития общества. Недаром и жизнеспособность последнего определяется во многом его умением учиться. В этом смысле каждая из двух частей темы «сталинизм и война» важна сама по себе. Вторая мировая война — одна из самых важных проблем новейшей истории и современной политики. В наши дни разрушается возникший после войны мировой порядок, распался и СССР, сыгравший в разгроме фашизма решающую роль. Правители многих стран часто, по крайней мере, в пропагандистских целях обращаются к истории войны. Советская литература (изменения 1991–1997 гг. не дают оснований говорить о послесоветской литературе) — одна из ведущих. Это в большой степени определяется ролью СССР в войне и послевоенном мире. Значение научной историографии на очередном крутом изломе в развитии человечества сильно возрастает, особенно когда власти и общество пренебрегают историческим опытом, старая идеология терпит крах, а попытки выработать новую проваливаются. Отечественная литература — это огромное число книг и статей военной тематики. Однако знания о войне по вине как пишущих о ней, так и политиков, и поныне остаются во многом искаженными.

Сталинизм же нужно знать уже по тому, что его преодоление — задача не только научная, историографическая, но и политическая, нравственная. «…Надо пользоваться всяким случаем, чтобы убивать сталинизм. Это сейчас первейший долг человека, главная мера человека», — подчеркивал известный писатель Ф. Абрамов[1].

Мы не разделяем многие из предлагаемых ныне определений сталинизма, в первую очередь, наиболее расхожий тезис «Маркс — первый сталинист, Сталин — лучший марксист». Разве ответственны А. Смит и Д. Рикардо за мировой экономический кризис, за страшные операции на экономике СССР и РФ в 1991–1996 гг.? Подчеркнем, что серьезные западные исследователи также усматривают связь сталинизма лишь с догматическим марксизмом. Среди черт сталинизма они выделяют прежде всего неограниченную власть руководителя (или руководителей) партии, бюрократические методы, сверхцентрализацию общественной и хозяйственной жизни, волюнтаризм, иррационализм[2].

С суждением о Марксе — Сталине связана тенденциозная трактовка российской революции XX в., ленинизма, КПСС, советского периода как «провала» в истории страны (аналогичный подход к развитию Германии 1933–1945 гг. уже отвергнут западными учеными). Российские «демократы» умышленно приняли старый миф о партии как «монолите», хотя между ее секретарями и массой рядовых пролегала пропасть. С непониманием того, что сталинизм был отрицанием марксизма-ленинизма, связаны и другие ошибочные представления об этой деспотии: «ярко выраженная форма национал-большевизма» (Я. Грей); «утопия у власти» (М. Геллер, А. Некрич). «Вождь» ставил далеко не утопичные цели и, как правило, достигал их. Едва ли он повторил термидорианцев (Л. Троцкий). Те не посмели уничтожить главные завоевания революции, не восстановили феодализм и монархию. Пишут о «народном режиме» (А. Н. Сахаров). Страной действительно правили люди «подлого происхождения», но отнюдь не в интересах народа. Нельзя говорить и о простом культе (Г. Зюганов), «всевластье партийно-государственной диктатуры» (А. Бутенко). Сталинизм — не «партийная диктатура» уже потому, что ВКП(б) как политическая партия была устранена еще в 30-е гг. Нельзя сводить эту систему только ко лжи и террору (Н. Павленко)[3].

Сталинизм — это полное отрицание социализма, контрреволюционная автократическая система, основанная на государственной собственности, распространявшая свое влияние на все стороны общественной жизни от экономики до военного дела. Сохраняя некоторые приобретения революции, прикрываясь марксистской фразеологией, тиран цинично эксплуатировал многовековую реакционную традицию самодержавия и православия, долготерпение, доверчивость, неприхотливость, почитание и страх перед начальством, другие не лучшие свойства широких слоев населения. Он опирался главным образом на чиновников — в партии, государстве, армии, экономике, культуре, науке, церкви. Режим мог существовать лишь в условиях непрерывного чрезвычайного положения.

Сталинизм носил многие негативные черты своего создателя. Для сталинистского руководства в целом были характерны: некомпетентность, авантюризм, бюрократизм, пренебрежение или полное отрицание правовых норм, предельная идеологизированность, безнравственность, часто переходящая в жестокость, принцип «любой ценой». Авторы многих новейших трудов, касаясь той или иной стороны проблемы, часто воздерживаются от обобщений. Это, естественно, искажает картину. Сталинизм поразил по существу все этажи власти. Многим партийным секретарям, министрам, директорам, генералам, академикам были свойственны невежество, самоуверенность, беспринципность и лицемерие, мздоимство и византийская страсть к роскоши, нетерпимость к инакомыслящим, сановная спесь и презрение к «нижестоящим», убеждение в собственной исключительности и праве на привилегии, грубость и сквернословие, иезуитская формула «цель оправдывает средства» и безответственность, злопамятство и мстительность, трусость и готовность к покаянию по первому требованию начальника.

Сталинизм оставил глубокие корни, поразил сознание каждого — от домохозяек до президентов. От него нельзя отмахнуться, наивно или умышленно отождествив его с коммунизмом, социализмом, марксизмом-ленинизмом[4]. От него нельзя избавиться с помощью будто бы всесильных рынка и Международного валютного фонда. Авторитаризм успешно паразитирует отнюдь не только на псевдосоциализме, но и развитом реальном капитализме. Десталинизация — не кратковременная кампания, как казалось делегатам XX съезда КПСС в 1956 г. и даже инициаторам перестройки в 1985-м. Это — весьма долгое и трудное дело. Не с крушением ли неумеренно оптимистических надежд и связаны разочарования широких кругов населения, их апатия перед лицом новых страшных физических и духовных нагрузок в связи с откровенным стремлением новых властей возместить за счет народа просчеты свои и своих предшественников, безразличие миллионов к новому демократизму, объединившему под «антикоммунистическими» знаменами даже монархистов и церковников, ничему не научившихся за тысячу лет.

Можно подчас встретить сугубо политизированные суждения о том, что интерес к годам сталинщины будто бы «иссякает»; что не стоит предъявлять новые обвинения убийце миллионов и таким образом отвлекать внимание от современных проблем. Однако мы только начали критику. Можно назвать Сталина величайшим преступником всех времен и народов, сталинизм — чудовищным явлением, но в жизни следовать его нормам, мыслить его категориями. В правоведении, может быть, и не нужно устанавливать обстоятельства 101-го злодеяния преступника, если первые 100 уже доказаны. История же стремится восстановить полную картину, что способствует решению именно нынешних задач.

Вокруг сталинизма в 1985–1997 гг. в РФ происходило, на первый взгляд, нечто непонятное. По мере перехода инициаторов перестройки от осуждения Сталина и его культа к серьезной критике всей автократической системы «демократы» перестраивались на «разоблачение» К. Маркса и В. Ленина, ВКП(б) — КПСС в целом, Л. Брежнева и других эпигонов сталинизма[5]. Самого же творца этой системы все больше отодвигали на задний план. Под флагом преодоления «коммунизма» сохраняли многие сталинские идеи и институты. С годами становилось все более ясно, что главные наследники сталинизма так и не покидали Кремль. Просто генсеки и другие члены политбюро уступили место кандидатам в члены. Новый режим, созданный «вторыми лицами», мало чем отличается от старого, такого же антинародного.

Вдвойне злободневна тема «сталинизм и война». Сталин и созданная им система оказали роковое влияние на ход и итоги войны, на последующее развитие СССР и других стран. Мрачная тень генералиссимуса упала и на военную историографию. Среди всех разделов исторической науки СССР она остается главным прибежищем сталинистской методологии и идеологии. С этим связаны все искажения истории войны, в их числе и формула умолчания. Это питает экстремистские нападки на прошлое. Неизученность темы задерживает исследование по существу всех важнейших проблем истории XX в. Учитывая, что подавляющее большинство военно-исторических публикаций в последние десятилетия были посвящены в СССР событиям 1939–1945 гг., под военной «историографией» мы понимаем научную и мемуарно-исследовательскую литературу о второй мировой войне. «Военная историография» в монографии часто отождествляется также с официальной «историографией». Вплоть до середины 80-х гг. вся или почти вся литература о войне находилась под жестким контролем. Своеобразным «законодателем мод» в последнее время был Институт военной истории (ИВИ) с его весьма низкими научными потенциями. Литература была нивелирована. Работы, авторы которых излагали оригинальные концепции, или отдельные суждения, были редким исключением.

2

Отношение к сталинизму и ныне характеризует профессиональную и политическую культуру. Не только в военной историографии, но и советских общественных науках в целом, помимо научного (оно по-прежнему находится в очень стесненных условиях), есть и другие направления. Одно из них проистекает непосредственно из сталинизма. Маскируясь под марксизм-ленинизм, его представители восприняли подходы, исторические и политические взгляды Сталина. Они упорно следуют традициям 30—50-х годов, свой консерватизм прикрывают фразами о народном благе, отвергают само понятие «сталинизм». Пытаются представить, что нас преследует не реальное наследие сталинизма, а лишь призраки прошлого; будто бы сталинизм и застой умерли сами от дряхлости еще до 1985 г. Опасны некорректно эмулированные призывы прекратить самобичевание и очернение. Зряшное отрицание ничего общего не имеет ни со здравым смыслом, ни верно понятыми задачами общества. Плохо, когда эти призывы препятствуют исследованию истории, когда вполне конструктивную критику пытаются представить в виде «нападок» на армию, советскую историографию. Это так же ложно, как и отождествление с былой системой всего народа, всей партии и т. д. С концепцией вечно вчерашних смыкается выжидательная позиция большой части общественности, в том числе и многих историков.

На рубеже 80—90-х гг. со всей откровенностью заявило о себе и открыто антимарксистское направление. Оно выросло не из критики сталинизма, которая была лишь поводом. Вдохновителей этой литературы едва ли интересует истина. Скорее всего здесь — личные амбиции. В литературе о минувшей войне открытые антимарксисты отвергают все, что восхваляют псевдомарксисты и наоборот. Идеи «новых» заимствованы непосредственно из неофашистской и иной реакционной пропаганды: революционный СССР стремился к мировому господству, его политика в 1934–1941 гг. и после 1944 г. была агрессивной, Германия напала в оборонительных целях и т. п. Многие из этих авторов, впервые обратившихся к теме, часто обнаруживают военно-теоретическую и историографическую безграмотность. Источниковая основа их работ ничтожна. Не случайно их единомышленником и чем-то вроде кумира стал В. Резун (Суворов). В 1992 г. после реорганизации издательств открыто антимарксистская литература стала господствующей. Работы, которые не устраивали новых лидеров, были возвращены редакциями их авторам, хотя рукописи находились уже в производстве. Открыто антимарксистская литература преуспевает лишь в «разоблачительстве», но не созидании.

Крупнейшим специалистом по истории сталинизма и войны правительственная и близкая к ней пресса представляла генерала Д. Волкогонова, бывшего заместителя начальника Главного политического управления армии и флота, бывшего начальника ИВИ, автора 30 «монографических исследований», еще большего числа статей в газетах и журналах, посвященных разным темам. Организованное им поточное производство своих трудов, его, по словам Р. Хингли, мародерство в архивах уже получили негативную оценку в литературе[6].

Двухтомник Волкогонова «Сталин» услужливые академики из РАН поспешили назвать «крупным научным исследованием». Путь Волкогонова в «ученые историки» показателен для советской исторической науки. Генерал старательно подчеркивал, что он не историк, а философ, и поступал правильно: советская философия не дает ни методологической, ни историографической и источниковедческой подготовки ни студенту, ни доктору. В течение нескольких лет Волкогонов пытался удержаться на некоей нейтральной, по сути двойственной позиции: «Я не сталинист, не антисталинист», «просто человек, ищущий правду». Противопоставляя «просчеты Сталина» в области внешнеполитической и оперативно-стратегической «преступлениям в отношении к кадрам», он считал, что в 1943–1945 гг. Сталин будто бы не допускал ошибок, а в результате войны даже понял необходимость близости руководства к народу. Под пером философа Сталин из вульгаризатора ленинизма стал его «популяризатором». Реабилитация Сталина звучит и в другой работе Волкогонова: «Думаю, что когда не останется лиц, живших непосредственно в тени «вождя», лет через 15–20, отношение к Сталину будет более спокойным». Давно, однако, нет на земле лиц, лично знакомых с Нероном, Чингисханом, Тамерланом, но отношение к этим деспотам не стало более спокойным. Утверждениями об «осторожной политике», «колебаниях» автор также оправдывает грубейшие просчеты Сталина 1941 г.