Редко, но попадались и такие военспецы, которым можно было доверять полностью, без оглядки на их прошлое. Так, например, начальником штаба Волжской флотилии, к которой осенью 1918 года присоединили нашу флотилию, был назначен Владимир Кукель,[126] бывший капитан второго ранга, белая, а если точнее, то «красная ворона» среди прочих военспецов. Кукель не раз доказал свою преданность делу Революции и в нем никто не сомневался. Сразу же после Октябрьской революции Кукель перешел к большевикам со всей командой миноносца «Керчь», командиром которого был тогда. После затопления «Керчи» и других кораблей Черноморского флота в Цемесской бухте,[127] Кукеля перевели служить в Астрахань.
Всякий раз, когда наша флотилия задавала врагам жару, товарищ Сталин говорил мне:
– Молодцы товарищи моряки! Снова отличились, не подвели.
Сталин никогда не упоминал о своих заслугах в создании флотилии, несмотря на то, что эти заслуги были очень велики. Общую организацию и общее руководство созданием Военно-волжской флотилии осуществил не нарком по морским делам Троцкий, а товарищ Сталин, который взял на себя руководство всем, что происходило в Царицыне.
В обороне Царицына хорошим подспорьем могли оказаться летающие лодки.[128] Во время первого моего приезда в Москву (за лето 1918 года я приезжал в Москву по делам дважды) я говорил об этом с товарищами из управления морской авиации, которое в то время находилось в подчинении Наркомата по морским делам. Лодок не хватало, как и всего остального. В декабре 1917 года контра подожгла Центральный гидросклад в Петрограде, в результате чего морская авиация лишилась большей части запасов имущества. Было решено сформировать пять отрядов лодок, два из которых предназначались для Волги и Каспия. Каспийский отряд находился в Астрахани, а Волжский (семь лодок) решили отдать Волжской флотилии. Я считал, что было бы правильнее поделить Волжский отряд между Нижним и Царицыным, так, чтобы в Царицыне находилось три лодки – М-5[129] и 2 М-9.[130] Товарищ Сталин одобрил мое предложение, но последнее слово было за Троцким, который сказал, что не видит смысла «дробить» отряды. Мол, семь летающих лодок это мощная сила, а три – нет. Меня поддержал комиссар управления Онуфриев, большой специалист летного дела. Он составил рапорт на имя Троцкого (копия этого рапорта до сих пор хранится у меня), в котором подробно описал все преимущества моего предложения. Главным образом Онуфриев напирал на то, что разделение летающих лодок между Нижним и Царицыным является не «дроблением» сил, а разумным их распределением. В своих выводах он пошел дальше меня, предлагая взять одну лодку М-9 у Каспийского отряда и добавить ее к тем, которые просил я, чтобы сформировать отдельно Царицынский отряд из 4 лодок. Тогда бы разделение получилось таким: 4 лодки в Царицынском отряде, 4 в Волжском и 5 в Каспийском. Кроме этого Онуфриев предлагал взять три истребителя из Беломорского отряда, располагавшегося в Котласе и Вологде (там оставалось еще 6), чтобы придать каждому из трех «волжских» отрядов по одному истребителю. Троцкий не согласился в доводами Онуфриева. Царицын остался без летающих лодок, что существенно ослабило речной «фланг» обороны. Помимо личных причин (которые имелись у Троцкого вне всякого сомнения), на таком его решении сказалось и пренебрежительное отношение к авиации. Троцкий считал авиацию «игрушкой», которая обходится дорого, а пользы приносит мало. Подобное отношение к авиации было широко распространено в годы войны с Германией. На самом же деле один аэроплан мог сорвать атаку конницы, сбросив на нее несколько бомб. Пролетая над противником на малой высоте, стрелки бросали вниз гранаты или связки гранат. Да и сам по себе аэроплан, особенно если он летел низко, вызывал панику у противника. Сейчас, глядя на многократно возросшую воздушную мощь нашей страны, я иногда думаю: «эх, нам бы в 1918 году хоть полстолька».
Узнав о том, что Троцкий не дал Царицыну летающих лодок, товарищ Сталин сказал, что ничего другого он от Троцкого не ожидал. Дальнейшего продолжения история с лодками не имела, поскольку вскоре наша флотилия была соединена с Волжской. Летающие лодки показали себя в Гражданскую войну на Волге с хорошей стороны. Много побед было одержано если не благодаря им, то при их непосредственном участии.
Борьба с военспецами
В июне и июле 1918 года в Царицыне едва ли не каждый день происходило то, что Снесарев, Носович, Ковалевский и другие штабисты-контрреволюционеры называли «досадными происшествиями». Поджог оружейного склада (удалось быстро потушить), переход красных бойцов к белым, кража продовольствия со складов, авария на станции Царицын – все это считалось у них «происшествиями», хотя на самом деле то были диверсии.
В самом штабе ежедневно «терялись» документы, издавались противоречащие друг другу распоряжения, любое дело затягивалось до бесконечности под маской согласований и утверждений. Человеку непосвященному трудно представить себе характер и масштаб той бюрократической волокиты, которая царила во всех учреждениях Северокавказского округа. К примеру для того, чтобы получить пулеметы для флотилии у меня в первый раз ушло 5 дней. Целых пять дней, хотя на самом деле было достаточно и получаса для того, чтобы утвердить мое требование. Да что там получаса, пяти минут было достаточно! Но вместо этого меня (то есть мое требование) провели по всем кругам бюрократического ада. Козлов в ответ на мое негодование только плечами пожимал. Мол, ничего не поделаешь, у нас такие порядки, а без порядка нельзя, будет хаос. Мое требование «болталось» (другого слова я подобрать не могу) между артиллерийским, административным и хозяйственным управлениями, прежде чем попало к Зедину, который не подписал его, поскольку Носович наложил вето, написал «Считаю невозможным». Мне он (Носович) начал объяснять, что пулеметов в войсках не хватает. Я, в свою очередь, объяснил ему, что понтон без пулемета воевать не может. Наткнулся на холодную вежливую улыбку – прекрасно вас понимаю, но ничего сделать для вас не могу. У меня не было полномочий, которые позволяли бы согнуть Носовича в бараний рог. Но такие полномочия были у Сталина. Узнав о том, что после долгой волокиты мне отказали в необходимых (жизненно важных!) для флотилии пулеметах, Сталин явился к Носовичу и потребовал у него сведения об имевшемся на складах оружии. Носович был вынужден дать сведения. Оказалось, что округ без труда мог дать мне необходимое количество пулеметов и у него бы еще осталось в запасе.
– Как понимать ваше поведение? – спросил Сталин у Носовича (разговор происходил в моем присутствии). – Почему при наличии пулеметов на складе вы не выдали их товарищу Леграну?
– Товарищ Легран представляет наркомат по морским делам, а я подчиняюсь Военсовету, – ответил Носович, нисколько не смутившись. – Ведомства у нас разные и требование товарища Леграна для меня не указ. Я должен в первую очередь заботиться о войсках, вверенных моему попечению. Существующие запасы созданы для нужд войск округа.
– Ведомства разные? – переспросил Сталин. – Да, это так. Но Царицын один. И враг у нас один – белая сволочь. Если бы я не знал вас, то подумал что вы болван, раз несете такую чушь. Но я знаю, что вы не болван. Вы враг Революции и все ваши действия направлены во вред нашему делу.
– Как вы можете так говорить?! – изобразил возмущение Носович. – Мне доверяет Военсовет! Троцкий и Бонч-Бруевич мне доверяют!
– А я вам не доверяю, – спокойно сказал Сталин (на фоне его спокойствия поведение Носовича выглядело дамской истерикой). – Нисколько не доверяю. И вы это прекрасно знаете. Так что прекратите валять дурака и выдайте товарищу Леграну пулеметы.
– Что значит «валять дурака»?! – не думал успокаиваться Носович. – Почему вы позволяете себе такие слова?! Я – офицер…
– Я помню, что вы офицер! – строго сказал Сталин.
Носович хотел еще что-то сказать, но под взглядом Сталина умолк и подписал мое требование.
Полностью сломать машину контрреволюционной бюрократии удалось только вместе со штабом, при его ликвидации. Но после того, как товарищ Сталин несколько раз заставил штабистов делать дело без проволочек, должным образом, работа в штабе отчасти наладилась. Я почувствовал это на собственном примере. После описанного выше инцидента с Носовичем, все мои требования удовлетворялись в разумные сроки, без проволочек. То есть обычно в тот же день. Козлов говорил мне: «Вот видите, развернулись мы в полную силу и работу наладили». Я до поры до времени помалкивал, думая про себя: «В полную силу мы вам, к счастью, развернуться не дали, а скоро вообще к ногтю вас прижмем!». Сталин не раз напоминал нам (мне, Скляру и другим товарищам) о важности выдержки. Переходить к решительным действиям следует в нужный момент, тщательно подготовившись. Иначе победы не видать. Прежде, чем громить штаб округа со всеми его управлениями, следовало подготовить свой орган управления, укомплектованный надежными людьми. Иначе бы возник хаос, который существенно ослабил бы оборону, чем не замедлил бы воспользоваться враг.
Сложное было время. Штабная контра нехотя подчинялась принуждению, засыпая Военсовет Республики и ВЦИК (тов. Свердлова) жалобами на «произвол», который якобы творил товарищ Сталин. Контра уповала на Троцкого и на свои позиции, которые она до поры до времени считала сильными. Мы же под сталинским руководством следили за тем, чтобы контра делала как можно меньше вреда и готовились к тому, чтобы взять командование округом в большевистские руки.
Товарищ Скляр сумел повлиять на порученца Носовича Кремкова, который исполнял обязанности помощника секретаря начштаба Садковского. Кремков, бывший поручик царской армии, был втянут Носовичем в заговор при помощи шантажа. После Октябрьской Революции Кремков не пожелал воевать против своего народа, он остался в Москве и поступил на службу в наркомат по военным делам. Но у Кремкова был родной брат (младший), который воевал у белых. Носович пригрозил широко огласить этот факт. Кремков испугался и вступил в подпольную белогвардейскую организацию. Но как и все, кто служит по принуждению, а не по убеждению, Кремков был ненадежен. Скляру удалось разглядеть в Кремкове колеблющегося. Когда Скляр (с согласия товарища Сталина) предложил Кремкову помогать нам в обмен на прощение, тот с радостью согласился. Впоследствии Кремкова арестовали вместе со всеми, чтобы раньше времени не выдавать его истинной роли в белогвардейском заговоре. Кремков помогал нам, чем мог, старался на совесть, но плохо было то, что Носович ему особо не доверял (понимал, сволочь, кому можно доверять, а кому нет). Через руки Кремкова проходили только официальные документы и в обязанность ему вменялось доносить Носовичу о настроениях сотрудников штаба. Для секретных дел Носович использовал секретаря Садковского и другого своего порученца Тарасенкова, племянника Чебышева. Тарасенков был убежденным, идейным контрреволюционером. Носович держался с ним на равных (как же – чебышевский племянник, свой в доску!) и ласково называл «Петрушей». Сотрудники штаба за глаза презрительно звали Тарасенкова «Петрушкой». Его даже свои беляки не уважали и не любили, настолько отталкивающий, неприятный был человек. Не в смысле внешности неприятный, внешне он был красавчик, а в смысле душевных качеств. В Царицыне Тарасенков начал ухаживать за дочерью бывшего городского головы барона Остен-Сакена[131] и вскоре женился на ней. Кремков слышал, как Тарасенков сетовал по поводу того, что жена должна брать фамилию мужа, а не наоборот. Ему очень хотелось стать бароном Остен-Сакеном. Можно представить, какая обстановка сложилась в штабе Северокавказского округа, если порученец начальника штаба открыто, не таясь, вел подобные разговоры.