Страхов проснулся от давящей головной боли и нехватки кислорода. Он вытер капли пота со лба, с трудом встал с постели, подошел к окну и широко распахнул его. Утро после дождя особенно свежее. Дул сырой апрельский ветер. Небо освещалось малиновым свечением рассвета. Теплота, вылетающая из комнаты, смешивалась с холодом улицы и заставляла дрожать воздух.

— Турбулентная конвекция, — сонно пробормотал Страхов и, почувствовав облегчение, взял телефон, чтобы перенести несколько встреч на более позднее время и написать своему психологу с просьбой о срочной терапии.

Рассказ, который объяснил бы по какой причине и с какого момента такой человек, как Страхов, стал ходить к психологу, нужно начинать задолго до его рождения, а именно с замужества его бабушки по линии матери.

Антонина Семёнова была родом из Москвы, и всю войну прожила в столице. Вышла замуж поздно за вернувшегося с фронта врача Валерия Страхова и родила ему двух девочек Валентину и Екатерину. Валерий был человеком суровым и несправедливым, часто бил свою жену и не обращал внимания на детей. Когда старшей дочери исполнилось пятнадцать лет, он ушел из семьи к другой женщине и вынес всю мебель из дома. Взбешенная Антонина продала квартиру, забрала дочерей и переехала в Смоленск. С тех пор она никогда не видела ненавистного мужа, развод она не просила, а потому до конца жизни считалась его законной супругой. Валентина Валерьевна вслед за матерью обозлилась на своего отца и не терпела никаких разговоров о нем. Она долгое время была уверена в том, что никогда не позволит себе влюбиться и выйти замуж, потому что весь мужской род только и умеет, что лгать да предавать, но судьба распорядилась иначе.

Когда Валентина Валерьевна узнала, что ждет ребенка, ей не было еще и двадцати лет. Она не была замужем, и ее избранник еще не делал предложения. Она училась на третьем курсе колледжа на швейном отделении и никогда не имела привычки планировать свою жизнь. У нее отсутствовали какие-либо цели или мечты, она жила так, как придется, просто и не раздумывая. С отцом Евгения она познакомилась случайно, когда проходила вечером с подругами мимо спортивной площадки, где кавказские юноши соревновались в количестве подтягиваний и отжиманий. Чернобровая, высокая девушка с ярко проявленными татарскими генами тут же привлекла внимание молодого Амира, недавно переехавшего в Россию. Вскоре после знакомства они стали жить вместе в маленькой однокомнатной квартире, которую он снимал. В этой квартире, как и в их жизнях, царил беспорчдок: мятые вещи висели на стульях и столах, старая мебель пахла дурным цветочным одеколоном на спирту, и в раковине лежали оставленные на ночь немытые тарелки с мелкими сколами по краям. Однако вечный бардак нисколько не мешал им чувствовать себя счастливыми. Надежды, которые беззвучно они возложили друг на друга, согревали их души, приносили радость и отделяли реального мира.

Новость о беременности оба родителя восприняли с беспечным восторгом и стали готовиться к рождению малыша. Во время родов Амир, как и положено молодому отцу, стоял со своими друзьями под окнами родильного дома и ждал, когда его любимая покажется в окне вместе с маленьким свертком. Через три дня он забрал свою маленькую семью домой, где они провели три бессонных и чудесных года. Жене шел четвертый год, когда молодому отцу пришло известие о начавшихся военных действиях на его родине. Все друзья Амира отправились на войну, оставив размеренную жизнь в российском городе. Он перевез любимую и сына в дом тещи, оставил адрес и имена своих родственников на родине и отправился воевать.

Валентина Валерьевна встретила эту новость с тревогой, но все же верила, что возлюбленный вернется живым и здоровым. Она всецело окунулась в заботу о сыне, чтобы не замечать тянущихся и пугающих месяцев молчания. Полгода она ничего не слышала об отце своего ребенка, и в один день к ним пришло письмо от родных Амира с сообщением о его смерти. В то мгновение, в которое она держала в руках жалкие три строчки, хладнокровно сообщающие о ее разрушенной жизни, она приняла твердое решение больше никогда не быть такой наивной. Спала розовая пелена с ее глаз, и она увидела всю уродливость мира, в котором теперь ей придется в одиночку воспитывать сына. Однако пылкое и трепетное сердце не смогло долго хранить обиду на весь мир, и ум ее решил так: смерть Амира — только бессовестная легенда, которой он прикрыл свою неспособность жить с ней и растить ребенка. Она порвала все совместные фотографии, и, когда второй раз выходила замуж, поменяла десятилетнему сыну отчество с Амирович на Витальевич, чем выказала полное отречение от прошлого с отцом Жени.

Сам же Евгений детство своё помнил смутно, если не сказать, что совсем не помнил, и только по рассказам матери и бабушки слышал о том, каким проказником он рос. Рассказы эти повторялись, и не набралось их даже десяти штук. Первая и особо любимая его матерью история состояла в его привычке голышом бегать по деревеньке, в которой они проводили лето, и рвать яблоки с соседского дерева, а потом продавать их другим соседям. Вторая история, в которую ввязался пятилетний Женя, была следующего толка: привезли во двор глину для строительства нового здания и оставили без присмотра. Он отправился к этой глине вместе с другом и заставил его забраться на самую вершину. Малец изо всех сил карабкался наверх, но, как только остановился, стал тонуть в ней. Когда под слоем глины скрылись ботинки и щиколотки друга, Женя сообразил, что дело плохо. Не известно, как он доставал его из глины, только оба малька вернулись домой без обуви и в грязи. Третье приключение рассказывала бабушка и уже не с таким задором, как предыдущие. Все дело в том, что Женя был любопытным мальчиком, и любил частенько уходить подальше от двора и исследовать окрестности. Так однажды он дошел до остановки, с которой мама каждое утро уезжала на работу, сел на первый автобус и уехал. Сошел за компанию с какими-то ребятами и отправился гулять по центру города, а когда устал от прогулки, подошел к стоявшей милицейской машине и сказал, что он потерялся. Милицейский привез его домой, отчитал родителей и пригрозил, что в следующий раз составит протокол и отправит информацию в социальную опеку. Прочие истории имели похожий характер и уже не представляли для самого Жени никакого интереса. Сам он хорошо помнил свою улицу, и считал всегда, что улица воспитала его в большей степени, чем родители. Помнил, как бегал по рыхлым крышам гаражей, как помогал грузчикам в киоске у дома, а те давали ему сладость как плату за работу, он эти сладости всегда домой тащил, а мама и бабушка называли его гордо «наш кормилец». Так и закрепилось в его маленьком уме, что он кормилец их небольшой семьи, что ответственен за ее благополучие и счастье, хотя еще мало понимал, что значат эти слова, а звучание их ему нравилось безмерно.

Среди сверстников он считался лидером и заводилой, а среди родителей его друзей — большой опасностью, потому что все его приключения часто заканчивались плохо не столько для него самого, сколько для окружающих. Он же любил роль шута, легкого на подъём и озорного мальчишки. Впрочем тогда у него не было нужды задумываться над своей внутренней мотивацией, подобные заключения о своем характере он сделал сидя в кресле у психолога.

Все переменилось в его настрое, когда в их жизни появился тот, кто по праву мог считаться кормильцем. Когда Жене исполнилось десять лет, мама привела в дом низкорослого мужчину неприятной наружности с приторными нотками в голосе. Он был майором в отставке с тяжелым характером. Он был озлоблен, черств, завистлив и никакого суда над собой не принимал. Однако нельзя было ему отказать в некоторых качествах характера, которые были высоко ценимы Женей: прямоте, пусть и излишней, честности и силе воли. Мать Страхова он никогда особо не любил, они почти открыто признавались друг другу и всем вокруг, что брак у них по расчету, но с уважением друг к другу. Через год после росписи родилась Лиза. Его сестра, от природы соединенная с чем-то очень чистым, не была привязана к родителям, а только любила их. Они же жили друг с другом только в результате привязанности к дочери. От нее исходило столько света, сколько не могло излучить даже солнце, но этот свет не испепелял, а освежал, очищал, освещал, и стоило от этого света отойти, как тут же становилось горько на душе, и одно желание охватывало тогда — вернуться в объятия этого света.

Единственный раз, когда Страхов почувствовал неожиданный прилив любви к этому человеку, и кротко, еле слышно назвал его «папа», тот резко повернулся и грубо отрезал: «я тебе не отец». С тех пор поселилось что-то скользкое в сердце Жени по отношению к отчиму и больше он никогда и никак к нему не обращался. Чем старше он становился, тем больше ему хотелось найти что-то такое на этого человека, что помогло бы ему упрятать его в тюрьму и на долгие годы. Он разузнал от школьных учителей, что нужно сделать, чтобы поступить в академию МВД, и, выяснив, стал старательно учиться. Прилежность и усердие, с которыми он взялся за учебу поразили, не только мать, но и всех учителей, вселив в них надежду. Скоро Женя стал лучшим учеником в классе, стал выигрывать олимпиады по истории и праву, баскетбол же он оставил, сделав упор на общей физической подготовке. В конце концов желание наказать отчима забылось в погоне за поступлением в академию. Все семь лет с пятого по одиннадцатый класс Женя жил дома, не живя дома. Рано утром, еще до того, как все просыпались, он уходил в школу, забирая с собой пару бутербродов, приготовленных мамой с вечера, возвращался из школы он после шестнадцати часов дня, ел и снова уходил на тренировки или в гости к друзьям, домой приходил и тут же садился за уроки, после выполнения которых немедленно шел спать. Школу он закончил с серебряной медалью, но экзамены в академию провалил. Однако же его с радостью приняли на бюджетное обучение другой московский университет, и он стал учиться на прокурорско-следственном факультете. Университет был в те годы весьма престижным и учились в нем или те, кто обладал высоким уровнем знаний, или те, чьи родители обладали высоким уровнем заработка.

Обучение все годы проходило успешно, и только одна вещь серьезно мешала ему — воспоминания о биологическом отце. Его воспаленный ум дошел почти до безумия: ему стали видится сны наяву, а каждую ночь он видел один и тот же сон про отца. Страхов решил, что подсознание хочет передать сознаю какое-то важное воспоминание об отце, и вскоре эта навязчивая идея стала сводить его с ума, он боялся, что скоро не сможет отличить реальность от иллюзии. Тогда озадаченный психолог отправил его к психиатру, который выписал ему сильно действующие успокоительные. Терапию после этого он оставил, но только на два месяца, чтобы определиться, зачем именно он на нее ходит. Встретив Наташу, Страхов возобновил встречи с психотерапевтом и стал терпеливо ожидать результата. И вот спустя столько месяцев он вновь почувствовал сильную волну беспокойства и решил опять поднять вопрос об отце.

— Понимаете, Евгений, психику можно сравнить с луковицей. Мы снимаем слой за слоем, чтобы добраться до сердцевины. Не пускает ваша психика нас в то воспоминание, значит, считает, что вы с этим воспоминанием не справитесь, — размеренно проговорил психотерапевт и, раскрыв свой блокнот, спросил, — Скажите, что сегодня вас беспокоит?

— Моя сестра лежит в больнице. Ей предстоит операция. Ничего страшного, она плановая. Нужно остановить падение зрения. Наташа попросила о помощи одного из родителей своих учеников. Это хороший хирург, но мне… Я чувствую страх, которого раньше никогда не ощущал. Я не могу спать, и вчера у меня было что-то вроде панической атаки. Наташа успокоила меня, я уснул. И лучше бы не засыпал. Мне приснился ужасный сон — было темно, мы стояли в каком-то лесу, а впереди на опушке стоял большой сейф, похожий на морозильную камеру. Я подошел к нему и открыл его, а там был замерзший ребенок. То есть, он умер и его заморозили, чтобы он оставался таким еще немного, чтобы я мог попрощаться. Мне захотелось умереть там от разрыва сердца. И я уже не понимаю, умер ли я во сне или нет. Но это было единственное, что мне хотелось сделать. Я боюсь за нее, боюсь, что она умрет. Хотя таких последствий от этой операции еще никогда не было.

— Давайте пойдем в этот страх.

Александр Леонидович Скородумов, работавший со Страховым уже два года, знал о настоящей цели, которую преследует его клиент, каждый раз приходя на терапию. Однако ускорить процесс размораживания чувств и возвращения утерянных фрагментов памяти он никак не мог и, конечно, мало верил в возможность подобного результата. Еще с момента консультации, на которую по рекомендации пришел Евгений, он решил помочь молодому человеку справится с психоэмоциональной травмой, возникшей в результате трагической потери отца. Скородумов видел в стратегиях поведения Страхова отголоски не прожитых обид и гнева, знал, что многое из его прошлого вызывает у него душевную боль, но больше всего психотерапевта интересовало тотальное чувство вины, которое его клиент тщательно, но безуспешно скрывал. От сессии к сессии Скородумов терпеливо ждал, когда психика Страхова будет готова к тому, чтобы открыться для более глубокой проработки. Его методы когнитивной терапии предполагали работу с частями через телесную память или арт-терапию. Когда он попросил Страхова почувствовать, где в теле страх, который он испытывает при мыслях о детской смерти, он ответил, что чувствует жжение в середине грудины, в том месте, где обычно висит крестик. Сам страх выглядел, как желтый скользкий комок, но когда они вынули его из груди, он превратился в железную палицу, бессмысленно карающую всех и вся. В конце сессии Скородумов сделал несколько записей в свой блокнот о том, что пациент не может найти жизненную опору, находится в страхах и имеет не выраженные претензии к устройству мира и к Богу.

Терапия принесла Страхову желаемое спокойствие, но оставила неясность, которая обещала скоро превратиться в монстра, ужаснее того, что только что был найден. Решив разобраться с этими ощущениями позже, он поехал в следственный изолятор, чтобы познакомится с клиентом.

Он зашел в темную обшарпанную комнату и увидел перед собой молодого человека лет двадцати семи, бледного, худощавого, с длинными конечностями и вытянутой шеей. Долговязый парень обладал приятной наружностью, его серые раскосые глаза смотрели мягко, по-доброму, на бледных губах лежала улыбка смирения. Он вел себя не так, как другие вели бы себя в подобном положении, он был спокоен и умиротворен.