Милош вдруг вцепился Даре в руку, прижал её ладонь к земле. Девушка сжала зубы. Она увидела ясно, как под кожей оборотня ломались кости, как укорачивались худые руки, как сквозь кожу на груди пробивался пух и заострялся вздёрнутый нос, обращаясь в острый соколиный клюв.

Ежи отшатнулся, когда захрустели рёбра чародея, а спина выгнулась, принимая птичью форму. Но Дара упрямо сидела рядом, готовая ухватить сокола в любой момент, чтобы не позволить ему улететь прочь.

Иным было обращение той летней ночью, когда их свёл предрассветный туман. На этот раз все силы, всю жизнь выпивало оно из Милоша, ибо совершенно было против его воли и против чародейских законов.

Дара желала отвернуться, но смотрела во все глаза. Смотрела и запоминала, что она натворила.

И стоило соколу принять птичий облик, она ухватила его, прижала крылья к туловищу и обвязала лапу нитью, сплетённой по указанию Дедушки.

– Держи, – велела она Ежи.

Паренёк поспешил ухватить сокола, а тот вырывался, будто петух, которого несли к кипящему котлу.

Дара забрала свечу у Чернавы и вырвала из крыла сокола два пера. Одно сохранила, а другое положила на черту на земле так, что в одном конце лежала прядь её волос, а в противоположном перо сокола. Свечу она поставила ровно посередине и поочерёдно поднесла к пламени сначала прядь, за ним перо и сожгла их. Заворчал огонёк, принимая жертву. Дара нагнулась и плюнула прямо в пламя, но то не потухло, а только ярче загорелось, и она протянула ладонь к огню, прикусила губу, когда опалило кожу.

Дара забрала дрожащего сокола, пронесла над чертой и кинула на землю. Птица замахала крыльями, но не взлетела. Упала. Перья облаком взмыли в воздух. И снова ломающиеся кости, снова кожа, тело, стон.

Милош лежал на земле, упираясь руками. Он тяжело дышал, выгнув позвоночник. Он стал человеком.

Он прислушивался к своему телу и всё не мог поверить, что не жгла больше кровь, не тянуло сердце прочь. Вольно ему сделалось, спокойно. И даже холод, казалось, не беспокоил, несмотря на наготу.

– Милош? – позвали его тихо.

Он оглянулся через плечо на взволнованного Ежи.

– Дай одежду, – собственный голос показался чужим.

– Ага…

Милош натянул рубаху и штаны, не вставая с земли, и только тогда заметил нить, мотавшуюся на щиколотке. Он притянул ногу ближе, нахмурился и вдруг с удивлением признал собственную серьгу, висевшую на нити.

– Это что такое?

Дара бросила на него короткий взгляд и сложила руки на груди.

– Нужно было что-то от меня, от тебя и от сокола. Серьга была от тебя.

– Мне теперь всегда с этой побрякушкой на ноге ходить? Хорошо, что не колокольчик на шею.