– Не существует шкалы идентификации. И в девяносто пяти процентах случаев исследователи не фиксировали этого синдрома. Люди не испытывали ничего подобного к своим мучителям. А остальные пять – не до конца изученные явления. Есть конкретные истории с террористическими захватами, когда сведения по стокгольмскому синдрому внедрялись в операции по освобождению заложников. И эти истории – капля в море, да и только для полицейских. Это три.

Хмурюсь, силясь сосредоточиться хоть на чем-то, кроме сенсуальных пыток. Но это практически нереально, учитывая, что бесстыжие ладони, выписывают круги по тонкой коже внутренней стороны бедер, успевая между словами осыпать грудь и живот мелкими поцелуями.

– Ты только вдумайся, малыш, – во что вдуматься, когда он задевает самое сокровенное, заставляя захлебнуться переизбытком мощных ответных реакций, а потом добивает, скользнув пальцем в лоно мучительно медленно, – какая это сомнительная патология… Это даже не расстройство. Стокгольмский синдром не включен ни в одну классификацию психических заболеваний. Это четыре.

Какая мне разница, что и куда включено, когда во мне двигается…ГосподиБожеМой…уже два пальца?!

Поджимаю губы и растворяюсь в мерном покачивании, дыша через раз, стиснув зубы от адски выматывающего, но сладкого предвкушения.

– Так вот, по сути, – продолжает издеваться мой личный змей-искуситель, – это вообще не патология. А нормальная реакция человека на сильно травмирующее психику событие, нестандартное жизненное обстоятельство, в результате которого возникает психологическая травма как механизм самозащиты. Согласна?

Да чтоб тебя!

– Угу… – мычу.

– Не слышу, любовь моя… – одновременно прикусывая мочку уха и наращивая темп внизу.

– Да, – цежу надтреснуто.

– Это ответ на мой вопрос? – щекочет дыханием влажные после душа волоски на виске и…прекращает движения.

– Да! – шиплю, в самом деле начиная его ненавидеть.

Довольный тихий смех играет моими нервами, словно струнами, рождая очень нехорошие мелодии.

– Это пять, малыш. В итоге, стокгольмский синдром, – пытка возобновляется так внезапно, так быстро и так потрясающе остро, что я выгибаюсь, опасно балансируя на краю столешницы, – это выписка из филькиной грамоты. Мифология массового восприятия, которая и не синдром вовсе, да и не стокгольмский. И он, услышь меня, – замедляется, позволив передохнуть, – не имеет долгосрочного эффекта! Так что, это не наш случай. Бинго!

Не знаю, что и как Дима сделал, но после определенных манипуляций с какой-то потаённой точкой изнутри я одновременно с последними словами взрываюсь, рассыпаясь мириадами песчинок, и на длительный период теряю связь с действительностью. Меня попросту нет. Я вне зоны доступа. Вакуум поглотил мой разум, тело, душу.

Кое-как раскрываю веки и ловлю томный взгляд с расширенными зрачками. Обе его руки блуждают по мне, впитывая отголоски пережитого экстаза. Пытаюсь подтянуться повыше. По закону подлости ладонь соскальзывает, и я по инерции лечу вниз, что является результатом сидения на самом краю. Но, к счастью, Дима быстро группируется, и мы падаем весьма удачно: он – на мой валяющийся халат, я – на него. Утыкаюсь ему в плечо и хохочу, вторя низким вибрациям его грудной клетки.

– Какая у нас тяга к «половой» жизни. Не находишь?

Конец шуткам и вожделенному перерыву приходит для меня внезапно.

Дима принимает сидячее положение, упираясь в дверцу, подхватывает мои ягодицы, как-то умудряется принять удобную позу и, завладев опять же моим ошалевшим от происходящего затуманенным взглядом, нарочито неторопливо опускает меня на свою эрегированную плоть. Спазм душит горло, когда чувствую его в себе… Всего. Так, что ощущение натянутости и наполненности вырывает судорожное всхлипывание. Я так хочу прикрыть глаза, но этот невозможный мужчина не позволяет: даже на ментальном уровне я слышу рык, запрещающий отдалять своё наслаждение от него. Только вместе. Только беспрерывно контактируя.

Не понимаю, когда успел снять джинсы?