— Разве это — не одно и то же? — удивился Валера, и хмыкнул: — Тоже мне, моралист. А кто, по-твоему, Немирович и Бруевич?

— Немирович — Данченко, а Бруевич — Бонч, и он тут вообще не при чем! Говорю тебе: убей в ней всякую надежду!

— Тогда они убьют меня…

— Тогда молись, но храм уже закрыт.

Валера чуть не плакал. Ходил вокруг меня как взяткодатель вокруг чиновника. Наконец, успокоился, интимно шепнув:

— Я ей все передал.

У меня отлегло от сердца. Однако ведьма не успокоилась. В тот самый момент, когда я прощался с публикой, сообщая, что улетаю в Трансильванию на шабаш, Элеонора подкралась сзади, и больно укусила меня за шею со словами:

— Это вам на память, граф!

Пьяные зрители захохотали, наградив ее шквалом аплодисментов…

Валера, осмотрев след от укуса, констатировал:

— Вот ведь волчица вербованная. Сейчас йоду принесу. У тебя жена зоркая?

— Как телескоп, — отвечаю, — хоть и в очках.

— Плохо. Сними с нее очки, и спрячь: тогда, может, не заметит. Кстати, она больно дерется?

— Еще как! Все сковородки деформировала.

— Брак — это терпение, — глубокомысленно изрек ресторатор. — Держи деньги: тут двести баксов.

— Мог бы и накинуть, — говорю, — за травму на производстве.

Он обработал рану и протянул мне бутылку виски:

— Для заглаживания вины. Только не суди!..

…Маша ругаться не стала, но предупредила, что отныне на подобные мероприятия одного меня не отпустит. Валечка, узрев мою травму, предположил:

— А вдруг она больная, и ты взбесишься?..