Этими сведениями о более грубых формах переселения душ можно ограничиться, говоря о простейших представлениях жизни за гробом. Гораздо более развития показывает учение чувашей, что честные люди после смерти будут перенесены в священную страну Ченгерда, где они опять найдут в лучшем состоянии своих родственников, свой скот и остальное имущество, а злые будут скитаться в виде обнаженных скелетов по обнаженным и бесплодным степям[105]. Такое же представление о будущей жизни существуем и у бурят. Хотя шаман пользуется и на том свете привилегиями, так что его душа, лишь только поднимется в дыму костра, начинает вести жизнь столь же приятную, как и боги, однако реалистическая фантазия бурят может ее представить себе только совершенно сходною с земной жизнью. Не только простой бурят, но и шаман женится на том свете, имеет детей, принимает пищу и пьет вино, ездит на прекрасном коне и носит одежду, никогда не изнашивающуюся[106]. Полинезийцы называют место, куда заходят души умерших, по, т. е. страною ночи; многие из них съедаются там богами, другие же попадают на небо миру, отличающееся замечательной красотою, здоровым воздухом, изобилующее пахучими и вечно цветущими растениями. Там избранники наслаждаются хорошей пищей и всеми удобствами[107]. Туземец Макого, принадлежащий к племени уати-уати, рассказывал Камерону о странствовании души в загробный мир. На пути к небесному своду ее встречает другая душа, указывая дорогу добрых людей. Пройдя некоторое время, душа видит две дороги, идущие почти рядом; одна из них – злобная, чистая, а другая – грязная. Дух доброго человека выбирает грязную дорогу, потому что он знает хорошо замыслы злых духов, устроивших хорошую дорогу с целью заманивания душ. Далее его встречает женщина, которая старается соблазнить его; спасшись от этой опасности, душа подходит к месту, где две женщины держат канат и размахивают им. Женщина, стоящая у чистой дороги, пытается опрокинуть умершего, но тот, идя по грязи как можно дальше от нее, избегает беды. Следующим препятствием является глубокий и узкий ров, пересекающий обе дороги, в котором пламя то поднимается, то опускается. Воспользовавшись удобным моментом, добрый дух проскальзывает в безопасное место, и там его встречают две старые женщины; благодаря их попечениям он привыкает к новому своему жилищу. Несколько времени спустя божество Та-та-пули приходит, окруженное толпою духов, для испытания силы нового пришельца. Одна из старух подает божеству метательное оружие нулла-нулла. Получив от Та-та-пули это оружие, дух бросает его в одну из птиц эму, находящихся тут же на пастбище. Когда уати-уати видят падающую звезду, то говорят: «Это нулла-нулла; теперь Та-та-пули испытывает силу нового духа»[108]. Много сходного с рассказами Макого имеет описание странствования усопшего по пути на тот свет к загробным селениям своего племени, сообщаемое у даяков на о-ве Борнео. Во время похорон могущественного раджи певец в особом гимне воспевает эти странствования. Сначала умерший направляется к реке, через которую он должен переправиться, изготовивши себе лодку и весло, потом он идет к уступам горы Тукунг Даянг. Переплыв другую реку, Лунг, он взбирается на гору Пилунг, где встречает человека своего племени. Он достигает в своем странствии Долины слез, где встречает многих мужчин, женщин и детей, которым должен дать одежды. Покинув Долину слез, он видит большую личинку, которой дает немного клади (известного рода растения), потом дух умершего восходит на гору Лиматак, где встречает рой мух и большого медведя. Медведю он должен подарить свинью. Идя дальше, он встречает рыбака, от которого должен откупиться, подарив пизанг [разновидность банана. – Ред.] и несколько сахарного тростника. При переходе через одну реку он должен дать охраняющему переправу усики рыбы известного рода (silurus). Затем ему встречается женщина, занятая толчением риса; она убеждает его помочь в этой работе, но дух должен поспешно удалиться и продолжать путь, на котором среди дороги он переправляется через огонь и встречает женщину с ушами такой величины, что под каждым из них можно укрыться от ливня. Ближайшими предметами, попадающимися умершему в его путешествии, оказываются два древесных ствола; через один он должен перепрыгнуть, а другой разрубить своим мечом. Если дух принадлежит женщине, то он должен сделать на дереве надрез ножом. Наконец душа достигает горы Гульгули и, взойдя на нее, приходит к сознанию, что она уже более не принадлежит здешнему миру. Покинув гору, она вступает на узкую тропу, ведущую через лес Нуа Пирау, где встречает своих родителей и одну женщину, именем Аланиатай. Искупавшись в реке, протекающей по загробному миру, и перейдя через гору, дух усопшего отдыхает после всех трудов и, подкрепившись приятными плодами, доходит счастливо до неба своего племени[109].

Один из влиятельных чоктавов рассказывал Катлину о будущей жизни по представлениям своего племени: «Все мы верим, что после смерти придется путешествовать далеко на запад, проходит через глубочайшую и стремительную реку, берега которой заграждены высокими и утесистыми горами. Через эту реку с горы до горы перекинут длинный, скользкий еловый ствол с ободранной корой, но которому мертвый должен пройти в блаженные охотничьи края. На другой стороне реки стоят шесть обитателей этих краев со скалами в руках, которые они бросают в духа, лишь только он достигнет середины ствола. Добрые проходят безопасно в страну счастливой охоты, где постоянно сияет солнце, деревья всегда зелены, небо никогда не покрывается облаками, дуют прохлаждающие ветры, где все празднуют, пляшут и радуются, где нет ни забот, ни печалей и люди никогда не старятся. Злые, пораженные скалами, падают со ствола и погружаются в воду на несколько тысяч футов глубины. Вода течет по скалам, издает смрад от мертвых рыб и животных, водовороты уносят их и опять возвращают на прежнее место. Там деревья все мертвы, вода наполнена ящерицами и змеями, умершие постоянно голодны, не находят пищи, постоянно больны и не умирают; солнце там никогда не проглядывает, и злые люди со страшными усилиями тысячами карабкаются по сторонам высокого утеса, с которого они могут взглянуть на прекрасную страну счастливой охоты, жилище блаженных, куда они никогда не могут проникнуть»[110].

Полковник Додж описывает пребывание в стране счастливой охоты, употребляя краски не столь яркие, как художник Катлин, часто увлекавшийся своим сюжетом и своим артистическим чувством. В прозаическом изложении воина-политика, проведшего 33 года среди краснокожих на всем пространстве от реки Миссисипи до Скалистых гор и от британской границы до Мексиканского залива, мы не встретим картин Дантова ада, но зато у него хорошо выясняются непосредственные воззрения диких людей на будущую жизнь. Американский индеец не создал верования в какое-нибудь определенное божество, властвующее над загробным миром. Не зная другого счастья в земной жизни, как удовлетворение своих физических потребностей и страстей, он в будущей жизни видит только еще большую возможность насытиться и удовлетворить страсти. Здесь он встретит врагов, которые сделаются его рабами, и свирепых и быстрых животных, так как духи или тени всех животных, пресмыкающихся, птиц, насекомых и рыб тоже попадают в страну счастливой охоты. Он будет там убивать и поедать всевозможную дичь, одеваться в шкуры животных, сражаться с врагами и даже снимать с них скальпы. Но что происходит с тенями убитых животных, духами скальпированных врагов – это задача, над разрешением которой он не пытается трудиться[111].

Гренландские эскимосы получают главную свою пищу из моря, и там под его дном находится блаженная страна, сообщающаяся с поверхностью земли глубокими пещерами в скалах. Там живут Торнгарсук и его мать. В этой стране постоянное лето, яркое солнце и никогда не бывает ночи. Прекрасная вода для питья, изобилие птиц, рыб, тюленей и оленей, ловля которых не представляет никаких затруднений, все это доставляет счастье добродетельным людям. Для яркости картины этого блаженства гренландцы говорят, что на том свете можно даже найти живых оленей и тюленей, которые сами варятся в больших котлах. Но не легко попадает душа усопшего в этот эскимосский рай; пять дней она должна скользить по жесткой шероховатой скале, покрытой кровью, и таким образом спускаться вниз. Особенно трудно совершить такое путешествие холодной зимой во время непогоды; души при этом часто погибают, что называется, говорит Кранц, у эскимосов второй смертью[112].

Ринк по поводу загробного мира у гренландских эскимосов говорит, что после смерти души людские идут или в мир верхний, небесный, или в подземный, и подземный мир предпочтительнее небесных пространств, где умершие страдают от холода и голода и перебрасывают мяч, сделанный из головы моржа, отчего происходит северное сияние[113]. Центральные эскимосы совершенно перемещают эти два загробных мира. Счастливая страна, обильная нищей, без льда и снега, – это небо, называемое у них Кудливун или Адливун. Ад лежит под землею – это Адлипармиут, страна тьмы, постоянных снегов и страшных бурь; в нем царствует холод, и большая часть льдов находится там[114].

Академик Лепехин сообщает весьма наивный рассказ одного самоеда о посещении подземного царства. Тут языческие воззрения стоят рядом с библейскими рассказами, передававшимися христианскими миссионерами. Один самоед, живучи в худом чуме со старухою матерью, соскучился и пошел странствовать. На дороге нашел он два чума; в одном из них женился и, пожив несколько времени, отправился дальше. На одном холме он встретил большой камень, отворотив который, нашел под ним доску, а под доскою лестницу; спустившись по ней, он дошел до жилища подземных духов. Повелитель их спросил самоеда о цели его прибытия. «Просвещения ищу, – отвечал странник, – скажи мне, каким образом произошел я на свет?» Владыка подземного мира послал его за ответом на землю; здесь Христос рассказывал ему о построении Вавилонской башни, о рассеянии народов, в числе которых были будто бы и самоеды. Затем самоед снова спустился в подземелье, повелитель духов дал ему пензер (шаманский бубен), говоря: «Возьми и употребляй это при нужде, мы всегда будем приходить к тебе на помощь»[115].

Подробное и весьма картинное описание подземного мира, по понятиям сибирских татар, мы находим в сказании о нисхождении в подземное царство Кубайко, сестры одного богатыря, отправившейся за отрубленной головой своего брата, унесенной одним чудовищем в царство девяти Ирле-ханов. Дойдя до пещеры, смелая девушка спустилась в подземный мир. На дороге видела она различные чудеса, исполнившие ее ужасом. Идя дальше, странница услыхала удары молота и увидела, что сорок человек ковали, другие сорок делали пилы, а еще сорок приготовляли клещи. Здесь на берегу реки при подножии высокой горы стояло жилище Ирле-ханов: каменный, сорокаугольный дом; перед входом в него было девять лиственниц, росших на одном корне. К одному из деревьев были привязаны лошади Ирле-ханов. Кубайко увидела на дереве следующую надпись: «Когда Кудай сотворил небо и землю, тогда явилось и это дерево, и до сих пор ни один человек, ни одно животное не подходили живыми к этому дереву». Войдя в жилище Ирле-ханов, Кубайко в темноте почувствовала, что ее хватают невидимые руки, цепляются за платье, дергают и терзают ее. Освободиться от мучителей не было возможности, они не имели тела. Потом главный Ирле-хан повел ее по различным отделениям дворца; одни покои были пусты, другие наполнены людьми. В одном из них сидели старухи и пряли лен, в другом были тоже старухи и, казалось, хотели проглотить что-то, чего никак не могли разжевать. В следующем покое сидели женщины средних лет; на шее и руках у них были камни, которых они не могли пошевелить. Четвертая комната была наполнена мужчинами с кольцами на шее, на которых висели огромные деревья. В пятом отделении Кубайко увидела простреленных мужей, вооруженных стрелами и луками; они бегали с криком и воем. Та же беготня, те же крики и вопли встретили девушку в шестом покое, занятом мужчинами, которые ранили себя ножами. Вошедши в седьмой покой, Кубайко увидела бешеную собаку и укушенных ею людей, тоже бешеных и рассвирепевших. В восьмом отделении муж и жена лежали под одеялом, сшитым хотя и из девяти овечьих шкур, но покрывавшим только одну половину. В девятом муж и жена лежали под одеялом, сделанным только из одной шкуры, и, тем не менее, обе половины были покрыты. Наконец, Кубайко вступила в десятое отделение, обширное, как степь. Здесь сидели восемь Ирле-ханов. Освободив голову своего брата, Кубайко на обратном пути получила от властителей подземного царства объяснение всех его чудес. Существа, которые драли ее платье, были служебные невидимые духи, которые вредят злым и могут умертвить их; от добрых же людей они держат себя далеко и не могут причинить им зла. Женщины, которые прядут в первой комнате, осуждены за то, что пряли на земле после солнечного захода, хотя и запрещено заниматься в это время какою бы то ни было работою. Сидящие во втором отделении получали на земле нитки для наматыванья на клубки, но делали клубки пустыми внутри и воровали пряжу. Теперь они осуждены мотать эти клубки, но так как это невозможно, то клубки будут вечно сидеть в их горле. Молодые женщины, которые сидят в третьем отделении с камнями на шее и руках, клали камни в масло, чтобы прибавить ему весу; за это целую вечность они должны носить тяжелые камни. Мужчины с кольцами на шее повесились из-за пресыщения жизнью; простреленные мужчины в пятом отделении также самоубийцы, застрелившиеся из-за несогласия с женами. Равным образом самоубийцы и раненые мужчины в шестом отделении; они в пьяном виде зарезались ножами. Обитатели седьмого покоя страдают за то, что были неосторожны перед бешеными собаками и укушены ими. В восьмом покое лежат супруги, которые на земле жили несогласно и каждый старался только о своих выгодах, они осуждены вечно ссориться за одеяло, которое при согласии было бы более чем достаточно для обоих. Лежащие в девятом отделении супруги могут служить примером того, что и малым делением будут довольны супруги, если только будет между ними мир и согласие. Они не несут никакого наказания, а лежат для того, чтобы при виде их злые еще более чувствовали свое наказание[116].

Не так подробно описывается у лопарей подземная страна Ябме-аймо, которая находится глубоко внизу; вход в нее ведет иногда через озера, иногда – через трещины земли. В этой стране живут старухи людоедки; жизнь подземных обитателей мало чем отличается от жизни людей на земле; у них есть и скот, есть олени, лошади и собаки[117].

Тайлор в своей «Первобытной культуре» представил замечательный по тонкости анализ процесса возникновения представлений о душе и будущей жизни. Для нашей цели важен, однако, не самый генезис понятия, а то выражение, в котором различные стороны духовной жизни осуществляются. Сон и обморок являются самыми сильными стимулами к образованию представления о чем-то отдельном от тела, что может временно прекращать свою деятельность. Болезнь и смерть представляются временным расстройством или же окончательным удалением этого жизненного начала. Сон, благодаря сновидениям, по взглядам малокультурных людей, не что иное, как кратковременное отсутствие души, которая тогда странствует; то, что она видит во время отлучки, составляет содержание сновидений. Неудивительно, что сновидениям весьма часто приписывается пророческое значение, так как душа, освобожденная от телесной оболочки, может посещать жилища богов и сноситься с духами. Если австралиец видит во сне, что в известном месте находится гнездо лебедя, он отправляется на то место в надежде найти лебедей. Если он в сновидении ранен и потом на самом деле был ранен в битве, то наивный дикарь говорит: «Я знал, что это случится, потому что видел во сне». Стоит кому-нибудь из товарищей сказать, что во сне он видел своего приятеля в бедственном положении, чтобы тот сделался несчастным, беспокойным и даже больным. Но недостаточно этого. Когда собака во сне волнуется, то это считается признаком, что она в сновидении охотится за кенгуру, и на следующий день ее хозяин идет на охоту, с полной уверенностью в успехе[118]. Родственник убитого австралийца из племени уати-уати в Новом Южном Уэльсе засыпает, положив голову на тело покойника, в ожидании, что мертвец в сновидении откроет убийцу[119]. Полинезийцы острова Манагики убеждены, что сновидении производятся посещением душою различных мест[120]. Туземцы архипелага Аару в Индонезии уверены, что если кто видит во сне умершего, значит душа спящего встретила дух его[121]. Гренландские эскимосы утверждают, что ночью душа покидает свое тело, чтобы отправиться на охоту, на танцы, в гости, и этим они объясняют свои сны, которые у них бывают очень часты и отличаются особенной живостью[122]. Об американских дикарях Андрей Теве, французский монах XVI века, пишет, что они тщательно наблюдают и запоминают все виденное во сне, будучи уверены, что это должно непременно случиться. Если во сне они одержали победу над врагами или были побеждены, то нет никакой возможности их убедить, что это не случится[123]. Вотяки беседуют во сне с умершим, который в это время, по их мнению, посещает свое прежнее жилище. Бирские вотяки объясняют путешествия, которые человек совершает во время сна, тем, что тело его лежит на одном месте, а душа выходит из него и странствует по разным местам. Одна сказка казанских и глазовских вотяков, передаваемая Гавриловым, выражает вполне наглядно это верование[124]. Два человека пошли в лес драть лыки. Один из них был табачник. Устали они драть лыко, сели отдыхать, один курил, а другой спал. Когда один курил, душа (лулья) спящего вышла изо рта со звуком «шыр» (т. е. скоро) и, полетевши на сосну, вошла в дупло и опять вернулась назад; потом, вошедши в рот, разбудила спящего. Тот, когда проснулся, сказал товарищу: «Я сейчас видел сон». Тот сказал: «Какой?» – «В дупле одной сосны я нашел деньги в двух трубах». Потом они вернулись. Табачник пошел опять туда и, посмотрев в дупле сосны, нашел деньги в двух трубах[125]. Насколько при известном единстве миросозерцания некоторые черты повторяются у самых отдаленных народов, можно видеть из сравнения вышеприведенного сна с другим сном, о котором была речь раньше, в бурятском рассказе о странствовании души в виде пчелы. У якутов также существует воззрение, что во время сна душа отлучается от тела и повсюду витает[126]. Самоеды верят в пророческие сновидения. В сказке о юноше, убитом несколько раз, сообщается, что герой спит и на предложение отца встать и ехать в гости отвечает, что видел дурной сон, предвещающий, что отец его и все родные убиты, только он один остался в живых. Несчастие могло бы быть отклонено принесением в жертву известного числа оленей. Отец не обратил никакого внимания на слова сына, и все, предсказанное сновидением, сбылось[127]. Суеверные лопари отводят весьма видное место рассказам о сновидениях и убеждены, подобно якутам, бурятам и другим русским инородцам, что душа во время сна путешествует и что сновидения представляют слышанное и виденное душой[128].

Большое сходство со сном имеют некоторые болезненные явления, как, например, обмороки и эпилептические припадки; они тоже могут навести нецивилизованного человека на мысль о временном отсутствии души и о том, что тело тогда лишается главных своих жизненных отправлений. Подобные случаи должны произвести сильное впечатление. Вотяки очень хорошо характеризуют свой взгляд, говоря, когда сильный испуг парализует на некоторое время члены, «дух ушел» – им кажется, что из них сначала что-то вышло, а потом опять вошло, и это нечто давало телу возможность совершить различные действия[129]. Гофман в изложении преданий индейцев оджибве приводит характерный случай эпилептического припадка у одного из туземцев. Это был сын шамана, и припадок его принимали за окончательную смерть. Оживление приписывалось различным шаманским действиям отца и его помощников. Сам возвращенный к жизни индеец был убежден в действительности заблуждений отца и родственников и изложил различные откровения насчет способов приготовления великого волшебного лекарства[130]. Все эти явления и смерть, окончательно прекращая деятельность организма, в глазах дикого человека мало чем отличаются друг от друга, главной чертою различия может считаться только большая или меньшая продолжительность времени, но с мыслью, что смерть есть нечто вечное, совершенно прекращающее жизнь человека, дикарь не может освоиться. Этим объясняется та легкость, с которой малокультурные люди верят в воскресение мертвых и в переселение душ.

Болезни, нарушающие нормальную деятельность человеческого организма, бывают двоякого рода: одни кончаются смертью, другие – выздоровлением. В глазах малокультурных людей болезни, подобно смерти, являются чем-то неестественным; они не могут поверить, что нарушения в жизненных отправлениях человеческого тела и даже совершенное прекращение жизненных процессов представляют нечто неизбежное; как смерть, так и болезни, по их мнению, насланы извне. Выздоровление считается победою над враждебными силами, смерть – результатом слабости волшебных средств, употребленных для борьбы с сверхъестественными врагами. Негры восточной части тропической Африки строго различают смерть, произошедшую от болезни, и смерть на войне или же от ран, полученных в сражении. В первом случае они, в противоположность нашим понятиям, ищут причин во вражде людей и богов, во втором не подозревают никаких сверхъестественных влияний и насильственную смерть считают вполне естественной[131]. Южноафриканские бечуаны каждую болезнь рассматривают как следствие волшебства[132]. Самоанцы приписывают появление болезни гневу какого-нибудь божества и для излечения больного стараются узнать причину гнева[133]. Негры Западной Африки болезнь, смерть, неурожай, вообще каждое бедствие приписывают насыланию злого духа, которого нужно умилостивить. Особенно часто таким враждебным виновником несчастий оказывается злоумышляющий человек, и его нужно отыскать и уничтожить[134]. На Новобританских островах или архипелаге Бисмарка, как они теперь называются у немецких географов, болезнь и смерть считаются порождением или злых духов, или же известных людей, обладающих особыми знаниями; дар этот они получают по наследству[135]. Миссионер Эллис в своем сочинении о Полинезии говорит, что подобный взгляд господствует среди всех полинезийских народов[136]. Горные черемисы приписывают все болезни, как людей, так и животных, действию злых духов[137]. На о-ве Ньясе в Зондском архипелаге, если кто-нибудь заболеет, то односельчане говорят, что в него вселился злой дух[138]. По верованию кольских лопарей злые духи производят все болезни людей и животных[139]. Сибирские самоеды объясняют появление болезней похищением души дьяволом женского рода[140]. У бурят болезни происходят оттого, что душа насильственно увлекается по воле какого-нибудь божества[141]. Даже полная дряхлость и смерть от старости не считается естественной. Когда вождь Муние Мсагара умирал от старости, то призван был фетишер [колдун, использующий фетиши. – Ред.], объявивший после колдовства, что болезнь начальника послана его родственниками, которые живут в горах Мпвапва; все родственники, указанные фетишером, были умерщвлены. Иногда только колдуны смягчают последствия болезни, указав на лиц, уже умерших, как на ее виновников, и тогда им приносят различные жертвы[142]. Особенно распространено среди малокультурных народов убеждение в виновности живых людей, и преимущественно колдунов. Туземцы колонии Виктория в Австралии уверены, что если враг завладеет чем-нибудь, им принадлежащим, даже такими маловажными предметами, как кости животных, употреблявшихся в пищу, изломанное оружие, перья, лоскутки одежды, кусочки кожи и разные отброски, то он может употребить их для колдовства и произвести болезнь в человеке, которому эти остатки принадлежали. Неудивительно, что эти дикари тщательно уничтожают весь сор и все нечистоты при снятии лагеря. Зато если удастся найти что-либо, принадлежащее члену враждебного племени, то найденная вещь передается вождю для хранения, на случай если кому-нибудь из соплеменников понадобится нанести вред врагу из того племени. Вуулон, так называется эта вещь, дается каждому члену племени, желающему нанести вред. При употреблении вуулон намазывается жиром эму, смешанным с красной глиной; его привязывают к палке для метания копья, которую втыкают в землю перед лагерным костром. Чарующий садится с товарищами вокруг палки на таком расстоянии, чтобы их тени не падали на предмет. Они поют заклинания до тех пор, пока, по их словам, палка не повернется и не упадет в сторону того племени, которому вуулон принадлежал. Тогда в том же направлении колдующие бросают горячий пепел со свистом и проклятиями при пожеланиях врагу болезни и всяких несчастий[143]. По воззрениям камчадалов, главные недуги, их постигающие, происходят от напущения врагов; причиняют их бесы, живущие по березникам и ракитникам в то время, когда кто кусты те по незнанию рубит[144]. Чуваши говорят, что недуги – это неодушевленные существа, насылаемые недоброжелателями; их могут изгонять только йомзи – шаманы[145]. В Полинезии новогебридцы приписывают болезнь тому, что кто-нибудь сжег извержения страдающего[146]. Жители острова Ванкувер тоже приписывают болезни козням врагов[147]. Г-жа Эрминия Смит сообщает весьма характеристичный случай колдовства у ирокезов. Мэри Джемисон захворала грудной болезнью, решила, что она испорчена, и обратилась к шаманам, которые наложили вытяжные пластыри, облегчившие боли. Она увидела тогда собаку, представившуюся ей во сне, и просила друзей застрелить ее, но это не удалось. Потом к ней пришел кот, незримый для других. Когда она выздоровела, то один соплеменник, обвинявшийся в колдовстве, заболел тою же болезнью и, как говорили индейцы, теперь умирает[148]. В Африке вера в чары врагов достигла таких размеров, что составляет общенародное бедствие. Число жертв этого заблуждения громадно, так как колдун, испортивший человека, предается сначала ордалии [т. е. «божьему суду». – Ред.], а потом смерти. В стране Угого колдунов жарят на огне и в случае признания убивают; часто они сами убеждены в своих таинственных знаниях и для поддержания репутации сознаются в небывалых преступлениях[149]. У племени сонго, в юго-западной части бассейна реки Конго, это суеверие так распространено, что проявляется в самых незначительных случаях. Один туземец обвинил, например, носильщиков путешественника-шютта, что те колдовством произвели у него боль в большом пальце ноги[150]. Племена дуалла и бахвири постоянно заняты разбирательством процессов о колдовстве. Если кто-нибудь заболеет или умирает, то непременно он испорчен; даже когда смерть последовала от змеи, крокодила или леопарда, то эти животные были очарованы и считаются только орудием нанесения вреда. Обвиненный должен выпить отвар из стружек ядовитого дерева; если наступившая рвота освободит его от яда, то это служит оправданием, в противном случае несчастная жертва предрассудка умирает или от действия яда, или же от руки убийцы. Преследование колдунов свирепствует с особенной силой на нижнем течении реки Конго[151]. У многих африканских правителей обвинения в волшебстве являются даже политическим орудием. На юге Америки, у патагонцев, подобное же убеждение служит, как и в Африке, предметом многих беспокойств и обвинений; по словам Местерса, всякий может быть заподозрен в колдовстве, и нередко умирающий сам называет виновника своей смерти[152]. У австралийцев существует подобный же обычай, и там умирающий, убежденный, что волшебство и наговоры были причиной его болезни, указывает своим соплеменникам, сколько следует убить членов враждебного племени, или же намечает прямо известного человека. Если покойник сам не назначил виновных, то его соотечественники для определения убийц прибегают к различным средствам, напр., наблюдают, в каком направлении первый кузнечик, переползший через могилу, пойдет дальше. Отыскав племя, на общем совете сограждане умершего решают, кого именно следует убить[153].

Своеобразные представления о душе и ее загробной жизни, господствующие в умах нецивилизованных народов, имели громадное влияние на весь склад их миросозерцания и дальнейшее развитие их нравственно-религиозных воззрений. Из всех явлений в жизни души за гробом одно имеет великое значение для малокультурных людей – это вера в привидения, т. е. в появление мертвецов с того света среди живых. Эта вера в качестве пережитка из времен седой старины не забывается многими даже среди высокообразованных обществ, будучи источником весьма осязательных галлюцинаций, она, в глазах диких людей, не поддерживаемых никакими знаниями для критической проверки видений, весьма часто очень рельефных в своем проявлении и притом вызванных психофизиологическими процессами патологического характера, особенно деятельными среди детей природы, служит сильным аргументом в пользу возможности сношений с обитателями загробного мира и поддерживает тот страх пред покойником, который с непреодолимой силой властвует над умом малокультурного человека. Особенный ужас и постоянные опасения возбуждают среди австралийцев тени порочных людей, в течение года после смерти блуждающие по земле, пугая всех встречающихся[154]. Кранц с наивной верой рассказывает о встрече одного эскимосского мальчика с тенью своей покойной матери и прибавляет, что слова мальчика были подтверждены многими его соплеменниками[155]. В рассказе о приключении с привидением одного алгонкина весьма хорошо выражается верование всех американских индейцев в реальность подобных видений. Однажды в сумерках этот дикарь проходил мимо кладбища, где были похоронены его родственники, держа в руках котелок с виски, и увидел, благодаря возбужденной фантазии, духов двух родственников, которые сидели между могилами. Он не мог решиться расстаться с драгоценным напитком, сделал мертвым возлияние и поспешил удалиться с кладбища. Один из духов погнался за ним и настиг непочтительного родственника. Защищаясь от преследователя, индеец обхватил его руками, но оказалось тогда, что он держит в объятиях большой пук соломы, в который превратился исчезнувший дух[156]. Привидения являются не только одиноким странникам, но и целым обществам охотящихся индейцев, как это видно из одного рассказа сиу-тетонов[157]. В Алтайских горах выходцы с того света являются иногда к своим живым родственникам, и урянхайцы прекращают такие посещения только благодаря особым молитвам своих духовных; в противном случае тот, кого посещает покойник, должен заболеть и даже умереть. Эти привидения называются аза. Душа покойного шамана кама, бродящая и являющаяся живым, называется аза-пук[158]. У бурят в Сибири[159] и у каренов в Бирме[160] существуют целые разряды душ умерших, являющихся в той или другой степени вредными существами. Они составляют уже переход к духам самостоятельным, которые в качестве страшных и уродливых привидений не имеют уже ничего общего с отдельно блуждающими душами умерших. К такого рода привидениям принадлежат Мотаку у мапаосов в Бразилии – чудовище с вывороченными назад ногами[161], великан Курункап и карлик Гоаязи у чрезвычайно суеверных паравильянов в той же стране[162]. Привидения представляют разряд духов, весьма слабо отличающихся от враждебных живому человеку душ умерших, с одной стороны, и от бестелесных существ или духов, не имеющих никакого отношения к покойникам – с другой. Они составляют, таким образом, переходную форму в процессе образования из представления о душе человека другого, более отдаленного, представления о различного рода духах.

Вера в духовные существа, владеющие миром во всем многообразии его явлений, составляет сущность миросозерцания низших рас. Анимизм, столь хорошо разработанный Тайлором в его «Первобытной культуре»[163], господствует безгранично на той ступени развития естественной религии, которую Тиле считает в своей морфологической классификации религий самой ранней и грубой формой религиозного сознания. Эти полидемонистические магические религии встречаются даже у диких народов только как остатки[164]. По слабости умственного развития анимистов мысли их не могут отличаться определенностью и ясностью, и различие между их наполовину сознанными бледными представлениями о духовных существах, не имеющих известной отчетливой формы, и миром антропоморфических божеств, обладающих характерными свойствами, полных жизни, имеющих почти осязательную реальность, до того громадно, что, кажется, между этими двумя религиозными стадиями нет ничего общего; они так же мало похожи одна на другую, как жалкий, скудоумный тунгус или австралиец не похож на обладающего богатой фантазией и высокой цивилизацией политеиста египтянина или грека. Еще больше мы удалимся от миросозерцания малокультурных людей, если перейдем в область религий этических, в особенности тех из них, которые имеют универсальное значение. У низших рас в умственной и общественной жизни происходит то же самое, что мы замечаем в мире физическом у более простых организмов, жизненные процессы которых по своей несложности не требуют многих отдельных органов, и различные отправления не отделяются резко друг от друга и не образуют обособленных систем. Религия, право и искусство и даже те зачаточные воззрения, возбужденные явлениями мира и человеческой жизни, называемые некоторыми учеными философией дикарей[165], в этом периоде развития народов не могут составлять отдельных категорий, и намечать границы между разнородными первыми попытками сознательной деятельности человека так же трудно, как провести грань, отделяющую простейшие растения от простейших животных.

У анимистов душа человека после его смерти и дух как отдельное существо, не имеющее видимого отношения к какому-нибудь прежде жившему человеку, постоянно смешиваются, и потому бывает трудно определить, о какого рода духе идет речь в данном случае. Такое смешение тем более естественно, что анимисты одухотворяют не только человека, но и весь видимый мир. В воззрениях малокультурных людей на духов мы можем различать два наслоения: 1) более древнее и чисто анимистическое, признающее, что душа присуща предмету или явлению и составляет с ним одно целое, и 2) позднейшее, являющееся переходом к антропоморфизму, когда явление или предмет кажется жилищем особого духа, обыкновенно человекообразного и, обусловливая его деятельность, отличается, однако, от своего обладателя. Разумеется, нигде представления обоего рода не встречаются в полной чистоте; они перемешаны и в миросозерцании различных народов могут иметь только больший или меньший перевес. Указав на две стадии в развитии учения о духах, мы не будем, однако, строго их разграничивать, имея главным образом в виду характеристику демонологии шаманистов, поскольку она влияла на появление шаманства, оставляя в стороне вопросы, относящиеся к области развития религиозных представлений у различных народов. Трудность исследования верований в духов заключается в том обстоятельстве, что источники этнографические редко различают духов от богов; большею частью путешественники называют богами духов или же, наоборот, духами – вполне индивидуальные божества. Но случается, что сами туземцы имеют особые термины для богов и духов. Так, полинезийцы отличают богов атуа от духов варуа, а таитяне считают духов ороматуа существами, занимающими среднее место между богами и людьми. Этих духов они признают еще демонами, образовавшимися из прежде умерших людей, и воздают им поклонение. Жители острова Ньяса не знают особых богов[166] и ограничиваются верою в злых и добрых духов[167].

Но у большинства народов духи составляют только особый разряд среди обитателей другого, высшего мира. Некоторые из них более отделены от окружающей природы и имеют значение самостоятельное, не связанное с известным предметом или явлением. Сиу-тетоны имеют особых духов-охранителей, и каждый тетон может получить от подобного покровителя сверхъестественную силу; он становится невидимым для врагов или же для своего спасения превращается в маленькую птичку[168]. У томских самоедов лохеты, или лосеты, у обдорских хахе, или сьядеи, у остяков ланка – незримые духовные существа, недоступные для обыкновенного человека, влияют, подобно тадебциям европейских самоедов, на его судьбу и могут быть овеществлены шаманами[169]. У бурят добрые духи тенгри борются со злыми демонами читкурами. У тунгусов черный бог, или дух Хархи, живет в отдаленных непроходимых тайнах на севере; у него огромные, огненные навыкате глаза, плоский нос, чудовищная голова, его черные волосы на голове и бороде – все равно что тайга после бури, он ходит всегда в черном тунгусском платье и принимает разные виды на пагубу человеку: то обернется огромным медведем, то представится волком или сохатым. Якуты своего злого духа именуют абысы; он тоже может превращаться в различных животных, а камчадалы хитрого и обманчивого духа, приносящего им вред, называют канной[170]. У черневых татар на Алтае главный злой дух Эрлик-хан окружен многими прислужниками; кумандинцы называют его кебенско, а телеуты – янгыз-конек; в сказках он представляется хромым и кривым. В числе злых духов узют представляет пример мертвеца, превратившегося в злого духа; он причиняет болезни. У черневых татар имеется, подобно тому как и у других алтайцев, эрке – домовой; у последних он называется эжано сапна – хозяин юрты. Алтайцы верят еще в кривого духа, который называется чулмыс. Полный его титул – кривой черный богатырь Янызкостю. На перекрестках дорог, перевалах происходят собрания духов тургаки, отчего эти места считаются весьма опасными[171].

На образование духов из душ умерших указывает верование якутов, по мнению которых души давно умерших знаменитых шаманов делаются демонами[172]. Такого же происхождения оказываются у бурят дахулы – враждебные существа, бывшие прежде душами умерших людей, муму бун, т. е. дурная птица, бывшая душой девушки и ада – нечто вроде русского домового. Ада буряты представляют в виде человека маленького роста с особенным ртом, каким-то продольным и расположенным под челюстью. Ада превращается в ребенка, девочку, но иногда в собаку или даже надутый пузырь. Если ада принимает вид человека, то человек-оборотень держит рот свой в рукаве, чтобы скрыть уродство. Ада имеет особый запах, похожий на запах лука. Если ада убить, то он оказывается маленьким зверьком. Филин очень вредит ада и даже убивает его. Так как сам ада вредит преимущественно детям, заставляя нередко покидать юрту из-за этого, то при детях держат или живого филина, или его шкурку[173]. Весьма типичен вотяцкий дух корка-мурт, т. е. домовой – пожилой мужик в тулупе, вывернутом наружу. Он невидим, но его можно ощупать. По природе корка-мурт близок к человеку, так что вместо человеческих детей подменивает своих собственных, но стоит нашить крест, чтобы подобные дети опять вернулись в прежнее состояние. К числу домовых относится гид-мурт; он ухаживает за лошадьми. Это маленький старикашка в ¼ аршина ростом; природа его настолько материальна, что существует рассказ о том, как мужик сжег гид-мурта. В заброшенных домах живут вожойос. Они могут принимать различные виды: являются людям, идущим поздно ночью, то углом избы, то столбом. Когда нужно, вожо принимают на себя вид людей. Они плодятся как люди; плач маленьких вожо вотяки часто слышат около нежилых построек[174]. И у черемисов злые духи образуются из умерших, особенно если умершие чем-нибудь отличались от обыкновенных людей. Так, души старых дев образуют духов, производящих лихорадку. Убийцы и погибшие насильственной смертью вредят на том месте, где они убиты[175]. Самоедские тадебции не делятся на злых и добрых; каждый из них, смотря по обстоятельствам, или благодетельствует человеку или же вредит ему. Тадебциев бесчисленное множество, так что нет ни одного места, где бы их не было[176].

У чувашей злые духи называются кереметями, это существа злобные, мстительные; они насылают все невзгоды и бедствия, как частные, так и общественные. Каждая деревня имеет своих кереметей[177]. Тунгусы имеют очень много духов, или, как их называет Третьяков, дьяволов. Из них Этыгер, похожий на большого змея, живет в странах подземных и имеет власть над поветриями, болезнями и смертью.

Ииняны похож на человека с огромными крыльями, при помощи которых этот дух переносит шаманов; Номандой – человек высокого роста в остроконечной шапке и в русском платье – своим странным криком пугает тунгусов. Страшное чудовище Лавадабки – дух с железными крыльями. Все они представляют характеристичные образчики духов, созданных тунгусской фантазией[178]. Австралийцы верят в добрых и в злых духов. Главный добрый дух Пиримегиель – муж гигантского роста, живет над облаками, относится ко всем дружелюбно, не делает зла; его редко упоминают, но всякий раз – с большим уваженіем. Злой дух – Муурууп – упоминается с большим страхом; его считают виновником всех несчастий. Землю он посещает в виде молнии, разрушающей деревья, зажигающей вуурны, т. е. хижины, и убивающей людей. По временам он принимает вид большого безобразного человека, скрывающегося в густых зарослях. Хотя он не имеет крыльев, но быстро переносится с места на место, производя зло и лакомясь мясом детей. Никто не видел никогда Мууруупа, за исключением двух туземцев, которые его и описали[179].

Муурууп многими чертами принадлежит уже к разряду духов, являющихся властителями различных явлений природы, которая, как известно, вся одухотворена анимистами. Эскимосы верят, что каждый предмет и каждое явление имеют своего инуа – обладателя; этот невидимый дух, Торнакч, обладает ими[180]. Воздухом владеет Иннертеррирсок, открывающий людям средство к достижению благополучия; в той же стихии обитает тощий, мрачный и жестокий Эрлерзорток. Он настигает проносящиеся по воздуху души умерших, чтобы вынуть и пожрать их внутренности. Наряду с этими духами воздуха новейшей формации мы встречаем и древнейшую форму анимизма: сам воздух у эскимосов представляется духовным существом, способным гневаться на людей и давать им советы. В море живут духи конгейяето-кит, питающиеся лисицами, захваченными на берегу во время их охоты за рыбой. Духи огня, ингнерзойт, живут между утесами на морском берегу, они часто похищают людей. Солнце и Луна также имеют своих духов[181]. Североамериканские индейцы считают Солнце и Луну одушевленными существами и оказывают им особенное почитание. Гром, по их мнению, производит большая птица, а духи четырех стран света порождают ветер[182]. Туземцы Бразилии, думая, что Солнце и Луна – особые существа, боятся затмения их, полагая, что эти светила пожирает тогда ягуар[183]. По воззрениям австралийцев, на Луне живет отдельный дух, которым они пугают людей[184].

И у наших инородцев, как сибирских, так и европейских, различные явления природы тоже связаны с известными духами. Монголы до принятия буддизма исповедовали черную веру, названную ими так в отличие от желтой, буддийской. Они были тогда проникнуты грубым анимизмом. Прежде всего монголы почитали голубое и вместе с тем вечное небо, являвшееся существом духовным и в то же время вещественным[185]. Солнце, луна и звезды обожались ими, а также и другие явления природы, как молния, иней, огонь, гром, приписывались чудовищному дракону[186]. Небо как живое личное существо, посылающее гром, молнию, дождь, снег, играло видную роль в верованиях якутов, у которых оно называлось Тангара, у тунгусов, которые главного своего бога зовут Шеваги-Окжари; у самоедов оно именуется Нумом, а у остяков – Турмом[187]. Солнце и Луна упоминаются в числе преобладающих духов; они большей частью существа мужского рода и вступают в браки с женщинами. Одна бурятская легенда рассказывает: «В глубокой древности, в дремучем лесу, жил с женою и детьми один человек, кормившийся трудами рук своих. Однажды в его отсутствие мать послала свою дочь за водою на ключ, находившийся далеко от юрты. Девушка, пришедши на ключ, заслушалась там пения пташек, прилетавших пить. Мать, долго ждавшая свою дочь, наконец, потеряла терпение и вскричала: „Чтоб взяло ее Солнце!“ Едва она успела произнести это, как Солнце и Месяц стали быстро спускаться со своих мест на небе, стараясь опередить друг друга. Девочка одной рукой уцепилась за куст, а другою держала кувшин. Солнце схватило ее, но она держалась так крепко, что выдернула куст. „Теперь, – говорит Солнце, – есть у меня спутница, с которою я могу весело проводить время!“ Но Луна стала просить у Солнца девушку себе: „Я хожу одна, – сказала она, – да и притом ночью, а ночной путь опасен, ты же ходишь днем и можешь обойтись без спутницы!“ Солнце уступило девушку и тихо, вместе с Луною, поднялось на небо. Но на Луне показались с тех пор темные пятна, которых прежде не было»[188]. У бурят же затмения Солнца и Луны, как передавал один балаганский шаман, приписываются животному алха, имеющему только одну голову без туловища. Оно проглатывает Луну и Солнце, которые кричат тогда: «Спасите меня!» Чтобы прогнать чудовище, люди в это время стараются шуметь всячески и кричать[189]. Звезды также являются предметом поклонения шаманистов; якуты и буряты почитают Венеру, Салбан; монголы обожают многие звезды, служащие им путеводителями в необозримых степях. Древние монголы особенно уважали созвездие Семи Старцев, или Большую Медведицу. Омоеды и лопари чувствуют особое благоговение к Полярной звезде, а тунгусы верят, что каждый человек имеет на небе свою звезду-покровительницу, оказывающую влияние на его судьбу[190]. Огонь у большинства сибирских шаманистов имеет особую важность. По рассказам якутов, например, им заведует важный господин, имеющий вид очень почтенного седого старца[191]. Вотяки из одиночных духов, соответствующих одиночным явлениям природы, признают духов Солнца, Луны, неба и земли, молнии и дождя. Некоторые из этих духов значительно очеловечены. Солнце и Луна рисуются в воображении вотяков в виде существ мужского пола; как и в Сибири, они заключают брачные союзы с людьми. Так, в одной сказке сообщается о мужике, который выдал двух своих дочерей за Солнце и Луну. Солнце – плешивый старик, на голом темени которого, как на сковороде, можно печь блины; Луна – мужик, у которого пальцы испускают свет. Оба живут в избах с разными хозяйственными пристройками, похожих на человеческие, только в избе Солнца нет печи[192]. Горы, реки, леса – одним словом, вся земная поверхность с ее разнообразными формами – все это населено различными духами. Эскимосы населили горы духами двоякого рода: туннерзойтами, ростом в шесть локтей и чрезвычайно сильными, и иннуаролитами в ½ локтя ростом, необыкновенно разумными. Каждый источник имеет своих обладателей, иногда враждебных человеку и требующих умилостивления[193]. Полинезийцы приписывают образование и распределение гор духам, которые иногда переносят целые горы за несколько сот верст[194]. Там же у самоанцев оказывалось почитание горам и рекам[195]. Дикие обитатели лесов Бразилии, окруженные лесными чащами, чрезвычайно боятся лесных духов, особенно Кайпора, похищающего детей[196]. Вера в различных духов господствует, по словам Жака, в религии негров. Духи вазиму живут в горах, скалах, лесах и озерах. Они большей частью злы и им приносят дары. Одно из сказаний, относящихся к духам озер, рассказывает о Мзиму Мусамвира. Мусамвира обитал прежде в Сомбоа, в 1½ милях к северу от Каремы. Однажды, желая переменить место жительства, он поселился в устье Мфумы. Катави, бывший тогда духом Танганьики, не был доволен таким соседством и объявил ему войну, призвав на помощь своего отца Мзруви, духа озера Риква. Катави был побежден, и Мусамвира в наказание прогнал его с озера, прорезал горы, отделяющие Танганьику от Риквы, и направил воды последнего озера в Танганьику. Катави, опасаясь еще большей мести, подчинился и отдал в жены Мусамвире свою дочь Кивумбу. Тот, в свою очередь, дал ему свою дочь Маверу. В настоящее время Катави живет к северо-востоку от Каремы на равнине, носящей его имя[197]. Камерон, во время своего пересечения Африки, слышал в стране Кибокве о многочисленных могущественных духах, населяющих леса. Каждый из них имеет свой округ, и они постоянно враждуют между собой, защищая неприкосновенность своих владений[198]. У сибирских шаманистов каждый холм, каждая гора имеют своего хозяина (эжин). Какое влияние на людей могут оказывать эжины, можно видеть из следующей бурятской молитвы: «Держащие эхо высокой горы, держащие ветер широкого моря; цари мои, живущие на горах, божества мои, обитающие на урочищах! В бедствиях вы бываете для нас опорою, в скудные годы являетесь милостивыми, в тяжелые месяцы доставляете обилие. Когда сидим в юрте, вы не опасны для нас, когда находимся на улице, нет от вас препятствия. В теплую ночь вы даете свет, а в жаркий полдень доставляете тень. Худое удаляете от нас, приближаете одно доброе. Сделавшиеся сами творцами, избавляющие нас от опасности! Вы не даете потеть нашим тарелкообразным лицам, содрогаться пуговицеобразным сердцам нашим, вы хранители головы, приготовители для рта. Через двери вы впускаете в юрту лучи света, в трубу показываете солнце»[199]. У бурят также в глубоких местах озер и рек живут духи ухун хаты, имеющие вид старцев, а в лесу находится Ойн эжин, хозяин леса, существо, враждебное людям. У якутов отдельные горы, озера, реки и леса имеют также своих духов. Тунгусы почитают Дианда – божество воды[200]. Камчадалы называют горных богов камули, или малые души; они враги людей, живут на высоких горах, особенно же на дымящихся сопках, почему камчадалы и не решаются подходить к этим местам. Питаются они рыбой; сходя по воздуху на море, в ночное время, приносят на каждом пальце по рыбе, варят и пекут их, подобно камчадалам, употребляя вместо дров китовое сало и кости. Лесами владеют ушахчу, похожие на человека; жены их носят приросших к спине младенцев, которые беспрестанно плачут; они сбивают людей с пути[201]. Инородцы Кузнецкой Черни сделали гору Мустаг предметом всеобщего поклонения и думают, что она полна незримых духов[202]. Духи долин, гор, носящие у обитателей Северной Монголии название хозяев, по-алтайски ээзи, по-дюрбютски сабдык, хотя и имеют фантастические плотские формы, но в то же время, по заявлению г-на Потанина, сливаются с самой природой; хозяин горы или долины есть сама гора или долина. Житель Северной Монголии одухотворяет части природы; каждая местность представляется для него живым телом. Тело это цельное и нераздельное; горы, скалы, вода, лес, степь этого урочища – как будто его неотделимые члены. Урочище живет самостоятельной жизнью; у него есть душа.