Можно попытаться вообразить самую первую базилику, оригинальную по форме и положению, в то время когда это место было еще затерянным в полях, в двух- или трехкилометровом отдалении от пояса городских стен, на голой равнине, окаймляющей берега одного из изгибов Тибра, где воды текут медленно и лениво. Река, море, империя, провинции, беспокойная земля Палестины со своими экстравагантными пророками и духовидцами, несгибаемая вера в единого Бога. Так все начиналось. Нужно помнить и о человеке, в честь которого возведена эта церковь. С его образом посетитель сталкивается при входе и затем еще множество раз внутри, в скульптуре и живописи, а фрагменты его гробницы и то, что сохранилось от тела с отрубленной головой, находятся под алтарем, в крипте, тут и там выходящей на поверхность пола густой латунной решеткой.

Кем был на самом деле Павел из Тарса, святой Павел католической церкви, Савл или Шауль, если вспомнить его настоящее еврейское имя? Кем он был вне рамок агиографии, вне своих бесспорных способностей и во многом революционной деятельности, благодаря которой он, последним вступивший в узкий круг ранних христиан, стал первым среди всех? Он оказался самым активным? Он был человеком, справедливо прозванным "апостолом язычников", который сумел распространить проповедь Иисуса за пределы иудейских общин? Человеком, которого без обиняков считают "истинным основателем христианства"?

Шауль родился в Тарсе, в Киликии, между 5 и 10 годами н. э., в семье эллинизированных фарисеев; его отец получил римское гражданство. Сам апостол пишет: "Я тоже еврей, потомок Абрама из племени Беньямина". Отучившись в Иерусалиме при школе Гамалиеля, он отправляется в Дамаск по поручению — в том изложении фактов, что мы имеем, — первосвященника, который поручил ему восстановить порядок в одной из общин, потрясенной явлением Иисуса как Мессии и стихийным обращением людей в новую веру. По другой и, вероятно, более обоснованной версии, путешествие в Дамаск было его личной инициативой.

Сосредоточимся на первом из озвученных вариантов. Деликатность миссии позволяет понять, что первосвященник распознал в юноше особые дарования. Задача и правда сводились к тому, чтобы отыскать выход из кризиса; сегодня мы сказали бы, что потребовалось найти разумный баланс между методами полицейских репрессий и призывами к более ортодоксальной линии поведения. С молодых лет Павел зарекомендовал себя мотивированным и целеустремленным человеком, наделенным недюжинной энергией, четким осознанием целей, а также необходимыми пылом и усердием для их достижения. Он предстал на сцене гонителем приверженцев Христа, утвердил избиение камнями святого Стефана и сам при этом присутствовал. Возможно, его изображают более жестоким, чем он был в реальности. Однако зерно истины здесь есть, возьмем хотя бы его несгибаемый волюнтаризм.

Итак, Шауль уезжает, и в пути у него происходит видение, болезненно расколовшее надвое его собственную жизнь и оставшееся одним из самых поразительных эпизодов истории протохристианства. "Внезапно окутал его свет небесный, и, упав на землю, услыхал он глас вопрошающий: "Савл, Савл, почто преследуешь ты меня?" Тот в ответ: "Кто ты, о Господин мой?" Голос: "Я есмь Иисус, которого гонишь ты. Поднимись и войди в город, и будет сказано тебе то, что надлежит тебе делать"".

Сияние ослепило его, и прозрел он только тогда, когда ученик Христа по имени Анания возложил на него руки и вернул утраченную способность видеть. Так уже позднее Савл или Павел повествует о событиях, хотя и не исключается, что "видение" и слепота были последствием эпилептического припадка. Стоит отметить, что рассказ об этом обращении по дороге в Дамаск, три раза приведенный в Деяниях Апостолов, в письмах самого Павла едва затронут.

Поскольку он прибывает в Дамаск в облачении вероятного преследователя, новоиспеченные "братья", конечно же, не доверяют ему и направляют в Таре, где в течение нескольких лет он обучается и медитирует. Между тем прочие христиане, в числе которых мы видим Петра, успешно проповедуют в разных регионах страны. В этот период именно Петр совершает отважный поступок, приняв приглашение на обед от римского центуриона по имени Корнелий. Для ревностного иудея сидеть за одним столом с гоем означало вкушать некошерную, то есть религиозно нечистую, пищу. Но у Петра было видение, в котором Господь собственной персоной уполномочил его нарушить Моисеев завет о еде. Интерпретировав событие в расширительном смысле, Петр делает вывод о божественном дозволении посещать отныне и язычников.

Этот эпизод, упомянутый в Деяниях Апостолов, предоставляет Петру нечто вроде первенства в проповеди учения вне замкнутого еврейского пространства. И все же данную ситуацию можно трактовать как "прецедент", который ему приписали, чтобы легитимизировать задним числом слишком энергичные действия Павла, совершенные им впоследствии. Среди ученых оживленные дискуссии по этому вопросу ведутся много лет, и поставить окончательную точку не так легко. Но что определенно ясно, так это острота распри, возникшей между евреями, желавшими хранить верность наставлениям Моисея, и теми, кто с благосклонностью принимал новое течение как альтернативу, в русле которой Павел обещал манящее облегчение предписаний по части пищи, и прежде всего отмену обрезания, провозглашенного необязательным для перешедших в христианство язычников.

Павел был наделен большой физической силой, высоким уровнем интеллекта и темпераментом холерика, он был вспыльчивым и раздражительным; естественно, комбинация таких качеств только ожесточила спор, который касался важной дилеммы — что именно требовалось от человека для спасения души: соблюдение Моисеева закона или вера в Иисуса Христа? Очевидно, что Петр был согласен с ним относительно превалирования веры над послушанием. Однако, несмотря на это, он уступил, скорее всего, давлению какого-то иудеохристианина и опять стал придерживаться старых правил.

В Послании к Галатам мы видим, что Павел приступает к делу с убежденностью и решительностью. Отдавая себе отчет в том, что многие намеренно искажали его проповеди, подталкиваемые теми, кто "сеет смятение и жаждет извратить евангельскую весть Христа", он в ярости пишет: "Но если бы даже мы или Ангел с неба благовествовал вам вопреки тому, что мы благовествовали вам, — да будет анафема. Как мы прежде сказали, и теперь я снова говорю: если кто вам благовествует вопреки тому, что вы приняли, — да будет анафема" (I, 8–9). Откуда в нем возникла подобная уверенность в своей правоте, он сообщает тут же: "Возвещаю вам, братия, что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, ибо и я принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа" (1,11).

Пусть Павел и не говорит об этом открыто, но намекает и ясно дает понять, что Петр не соблюдает иерусалимское соглашение, согласно которому именно ему предоставлялось исключительное право обращать необрезанных язычников-римлян.

Апостол требует признания своего главенства. Он вещает: обратите внимание, я и только я, а не другие, самый преданный толкователь Иисуса. Исследователи акцентируют внимание на том факте, что после ассамблеи в Иерусалиме и горячей ссоры, последовавшей за ней, Петр исчезает из Деяний. Оставшийся текст почти целиком сосредотачивается на Павле.

Одной парой фраз у нас, конечно, не получится резюмировать сложную доктрину Павла, породившую несметное количество комментариев и интерпретаций. Чтобы сориентировать читателя, упомяну о нескольких пунктах. Павел развивает теорию, согласно которой Иисус Христос должен был умереть и потом воскреснуть, принеся спасение как иудеям, так и язычникам-римлянам. Он превозносит культ Воскресения и считает важнейшим актом человека обязанность хранить память о Страстях Христовых.

В Первом Послании к Коринфянам апостол пишет: "Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша. Притом мы оказались бы и лжесвидетелями о Боге, потому что свидетельствовали бы о Боге, что Он воскресил Христа, Которого Он не воскрешал, то есть мертвые не воскресают; ибо если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес" (XV, 13–16). Нужно обладать поистине поразительной необъятностью веры, чтобы считать правдоподобными такие слова, явно противоречащие повседневному опыту, который учит воспринимать смерть как путешествие без возврата.

Чтобы добиться вожделенного результата, Павел вынужден провести еще одну операцию доктринального свойства: деполитизировать фигуру Иисуса, заменить пророка, проповедовавшего только "заблудшим овцам Израиля", предвестником всеобщего спасения. Так, "освободитель" (liberatore) земли израильской становится "спасителем" (redentore) человечества. Распространив свое послание на язычников, основав его на вере в Спасителя, а не на соблюдении Пятикнижия, то есть Закона ("Никогда не сможет кто-либо оправдаться перед Богом Пятикнижием"), он переводит учение Христа во вселенское измерение, оглашает Слово Господне всем людям на земле, превращая новую веру в katholike — универсальную.

Это больше не религия одного избранного народа; отныне навсегда упразднены узы, навязывающие каждому новорожденному вероисповедание отцов и предков, и теперь выбор конфессии зависит от самосознания и души индивида. Веры достаточно, чтобы спастись. Возможно, не стоит поддерживать разделяемое рядом ученых убеждение в том, что Павел — истинный основатель христианства. Но безусловно, именно он придает новой вере доселе неизведанный масштаб и закладывает предпосылки ее дальнейшей трансформации в религиозную систему.

Какое отношение может иметь Альбино Лучани, умерший после тридцати трех дней понтификата, к базилике в честь Павла из Тарса? Связь тут скорее косвенная, но от этого не менее значимая. Как раз в этой базилике когда-то под давлением Ватикана вынужден был отречься от своих взглядов и уйти с кафедры молодой аббат, воспринимавший "церковь как демократическую ячейку общества, обращенную к социальной проблематике" и обвиненный в "регулярном непослушании". Аббата звали Джованни Баттиста Францони, он был одним из многих представителей той самой "безгласной церкви", всегда сопутствовавшей истории католицизма. Миноритарная церковь, церковь меньшинства, иногда встречала терпимое к себе отношение, но чаще всего блокировалась ватиканской иерархией; ей никогда не удавалось одержать верх, и лишь с Альбино Лучани на короткий промежуток она смогла пробраться на престол Святого Петра.

Пьер Паоло Пазолини в своих "Корсарских записках" от 1975 года утверждал, что "церковь не может не быть реакционной: она не что иное, как часть власти; ей не остается ничего иного, кроме как принять авторитарные и формальные правила человеческого сосуществования". Или же, как написал 9 февраля 2007 года в газете "Ла Репубблика" католический историк Пьетро Скоппола, "есть народная религиозность, которая, пусть порой и в форме суеверия, консервирует глубинные запасы человечности и солидарности. Перед нами любопытный феномен добровольной позиции христианского образца, абсолютно чуждый в плане культуры и практики любой тенденции к гегемонии. Есть нравственные резервы и культурные учреждения, незаметные и подспудные, но прочно укорененные в социальной ткани и всегда распахнутые к диалогу и сотрудничеству… здесь уже церковь "молчания", страдающая от некой официальной эмаргинации, которой она подвержена, однако в ней и есть искомый источник альтернативного пути".

Все знают, кто был идеалом этой самой церкви "молчания": Франциск Ассизский, поборник мистического христианства, чьи "подрывные" убеждения оппонировали религии, понимаемой как институт. Франциск взбунтовался против отца, отказался от состояния, чтобы посвятить себя Богу и стать слугой самых обездоленных на земле. "Святой революционер", как уже упомянуто, вызывал подозрения в Риме. Его орден в XIII веке интегрировался в широкое движение пауперизма[46] осуждавшее коррупцию в рядах духовных лиц, вовлеченных в кровавые схватки за инвеституры и прочие материальные блага.

Франциск был первым, но не последним голосом-выразителем мистического христианства. Несколько лет спустя после его смерти (1226 год) другой францисканец, Якопоне да Тоди, создал самый прекрасный гимн-секвенцию Мадонне: Stabat Mater ("Скорбящая Мать"). Он примкнул к ордену в 1278 году в качестве брата-послушника, выбрав для себя ригористичное течение спиритуалов, или братьев-миноритов (fraticelli), в противоположность доминирующей фракции конвентуалов. Эти последние, опираясь на поддержку папы Бонифация VIII, пытались смягчить строгость францисканского устава. Бросая вызов законно установленной власти и отстаивая истинный дух францисканства, Якопоне отказался признать легитимность избрания этого понтифика, за что сперва был отлучен от церкви, потом приговорен к пожизненному тюремному заключению и брошен в темницу монастыря Сан-Фортунато в Тоди. На свободу он вышел только после смерти Бонифация в 1303 году.