Из комнаты донесся стон, потом шум шагов — кто-то приближался, медленно, тяжело ступая, и вот дверь отворилась.

Появился дон Руис, взгляд его блуждал, борода и волосы были всклокочены.

Казалось, за полчаса он постарел на десять лет.

— Вы тут? — спросил он; заметив донью Флор, он продолжал: — Да вы не одна. Я бы удивился, если бы вы отважились прийти одна.

— Ради спасения сына я бы на все отважилась, — отвечала Мерседес.

— Входите же, но одна.

— Дон Руис, — тихо попросила донья Флор, — не позволите ли вы дочери вашего друга присоединить свою просьбу к просьбе матери?

— Если донья Мерседес согласна в вашем присутствии говорить со мной и что-то сообщить мне, тогда входите.

— О нет, нет, я войду одна или уйду прочь! — крикнула Мерседес.

— Что ж, идите без меня, сеньора, — согласилась донья Флор, подчиняясь воле несчастной матери и отступая перед доном Руисом, повелительным жестом остановившим ее.

Дверь закрылась за Мерседес.

Донья Флор застыла на месте, пораженная всем, что видела; перед ней словно начинала раскрываться какая-то тайная драма, но действие, которое перед ней развертывалось, было ей непонятно.

Могло показаться, будто она подслушивает, но она ничего не слышала: все заглушало биение ее сердца.

И однако ей чудился то умоляющий, робкий голос Мерседес, то мрачный, угрожающий голос дона Руиса.

Вдруг она услышала странный шум; похоже было, что на пол упало что-то тяжелое.

Она подумала, что это могла упасть донья Мерседес, потеряв сознание.

Донья Флор бросилась к двери и распахнула ее; действительно, донья Мерседес лежала, вытянувшись во весь рост, на полу.

Девушка подбежала, попыталась приподнять несчастную, но дон Руис зна́ком остановил донью Флор. Было ясно, что Мерседес упала, подкошенная волнением, которого не смогла перенести.

Дон Руис стоял в десяти шагах от Мерседес, и если бы она упала по его вине, он бы не успел отойти на такое расстояние.

С выражением, не лишенным нежности, он посмотрел на нее, затем поднял, перенес из комнаты в прихожую и положил на кушетку.