Я всегда выступал против Столыпина и его сторонников. Вместе с другими оппозиционными деятелями я полагал, что главный тактический лозунг Столыпина – «Сперва умиротворение страны, а затем реформы» – не просто ошибочен, но и опасен для будущего страны. Русский посол в Лондоне граф Бенкендорф писал в Петербург, что в реальности умиротворить Россию можно лишь своевременными реформами.

Тем не менее, какие бы ошибки и даже преступления ни совершило правительство Столыпина, факт есть факт: Столыпин не намеревался ни восстановить абсолютизм, ни отменить народное представительство. Его целью было установление в России консервативной, но строго конституционной монархии.

Он мечтал о сильной, централизованной империи, экономически здоровой и культурно развитой. «Вам нужны великие перемены, – говорил Столыпин полусоциалистическому левому большинству во Второй Думе, – а мне нужна великая Россия».

Именно эта утопическая мечта бросила страну в пучину новых бедствий. Фатальной ошибкой Столыпина стала его неспособность понять, что в тогдашней России дворянство уже выродилось как политическая сила, в то время как средние классы, только-только начавшие выступать единым фронтом, не могли стать посредниками в отношениях между правящим меньшинством и трудящимися массами.

Правда, стремительное развитие городов и промышленности вело к тому, что городское «третье сословие» начало играть заметную роль в социальной и политической жизни страны. Но в деревне такой прослойки не существовало. Выборы в Первую Думу продемонстрировали, что крестьяне, которые по большей части вели натуральное, а не капиталистическое хозяйство, не могли сыграть роли социально консервативного класса.

В то же самое время система частного помещичьего землевладения явно шла к своему краху. Она стала настолько неэффективной в экономическом плане, что ее доля в сельскохозяйственном производстве составляла менее 10 процентов. Правительство и консерваторы, нравилось им это или нет, в конце концов были вынуждены признать факт естественного упадка дворянского землевладения. У них оставалась лишь надежда на то, что удастся удержать эту систему на плаву, обеспечив ей поддержку со стороны нового класса «крестьян-фермеров».

Как известно, подавляющее большинство крестьян в собственно России вело хозяйство на основе общинного землевладения. Собственником земли выступал не крестьянин, а община (мир). Сначала эту систему отстаивали славянофилы, а затем народники. Оба эти течения мысли утверждали, что слабо развитое у крестьян чувство частной собственности позволит России создать более справедливую форму национальной экономики, минуя ужасы западного капитализма. Требуя «национализации» или «социализации» земли, народники пребывали в уверенности, что крестьяне легко перейдут от общинного к коллективному землевладению. Однако в реальности крестьянская община того времени имела очень мало общего с идеальной общиной, какой ее представляли себе славянофилы и народники. С административной точки зрения община была очень удобна для полицейского контроля – как выразился Витте, она помогала надзирать за крестьянами как за малыми детьми, – а также для сбора налогов, поскольку за недоимки отдельных лиц расплачивалась вся община на пропорциональной основе. Власти превратили общину в оплот экономической отсталости и постепенно высосали из нее все жизненные соки. Более того, принудительное членство в общине неизменно вызывало раздражение у самих крестьян.

После сельских бунтов 1905–1906 гг. для всех стало очевидно, что принудительное членство в общине следует отменить. Предполагалось, что в результате система общинного землевладения рухнет… одни общины распадутся на частные земельные наделы, другие превратятся в сельскохозяйственные кооперативы – как решат сами крестьяне. Законопроект Первой Думы об аграрной реформе, предполагавший решить земельную проблему путем выкупа земли у помещиков и передачи ее крестьянам, позволил бы последним самим определить судьбу общинного землевладения. Это был разумный и демократический способ решить старейшую и наиболее фундаментальную социально-политическую проблему России.

Если бы такой законопроект был принят, спонтанным образом произошло бы социальное расслоение деревни, и из крестьянской массы несомненно бы выделилось буржуазное «меньшинство», ведущее фермерское хозяйство по французскому или немецкому образцу.

После роспуска Первой Думы земельной проблемой занялся Столыпин. 9 ноября 1906 г, примерно за три месяца до открытия Второй Думы, он воспользовался статьей 87 «Основных законов» (которая давала правительству право в чрезвычайных обстоятельствах издавать законы между сессиями Думы и Госсовета с их последующей ратификацией) и объявил о земельной реформе. Провозгласив свой закон о реформе, Столыпин продемонстрировал, что политической мудрости у него гораздо меньше, чем силы воли.

В руках Столыпина или, если выражаться более точно, в руках Совета объединенного дворянства, который поддерживал его, земельная реформа, будучи в основе своей здравой идеей, превратилась в очередное орудие классового угнетения. Вместо того чтобы покончить с принудительным характером общинной системы и с законами, ущемляющими гражданские права крестьян, и чтобы развивать свободное фермерство, за которое ратовал Витте, закон Столыпина принудительно разрушал общину к выгоде «буржуазного» меньшинства в деревне.

Реформа проводилась в жизнь крайне энергично, однако с полнейшим неуважением к самым элементарным нормам закона и справедливости. Правительство, «поддерживавшее сильнейших», экспроприировало общинную землю и раздавало ее тем зажиточным крестьянам, которые пожелали выйти из общины. Им выдавались лучшие наделы, что грубейшим образом нарушало право общины на владение землей. Вдобавок новым владельцам выдавались ссуды на развитие хозяйства, составлявшие до 90 процентов стоимости наделов.

Столыпин очень гордился своей ролью аграрного реформатора. Он даже призывал иностранных специалистов по земельной проблеме ознакомиться с работой, которую он и его правительство провели на селе.

В течение пяти лет – с 1907 по 1911 г. – система крестьянского землевладения претерпела колоссальную трансформацию. Каков же был итог?

Выступая в Четвертой Думе с речью, в которой подвергались резкой критике политические и экономические последствия Столыпинской реформы, я процитировал слова известного германского эксперта по аграрному вопросу, профессора Ауфгагена. Обследовав большое количество русских сел, он написал: «Своей земельной реформой Столыпин посеял в русской деревне зерно гражданской войны».

По словам Милюкова, профессор Приор, еще один зарубежный ученый, симпатизировавший Столыпину, также внимательно исследовал последствия земельной реформы и пришел к заключению, что ее цель не была достигнута.

Действительно, несмотря на все обещанные льготы и привилегии, к 1 января 1915 г. лишь 2 719 000 крестьянских хозяйств можно было зачислить в разряд частных владений (примерно 22–24 процента всех пригодных к обработке земель).

Крестьяне по большей части относились к Столыпинской земельной реформе неприязненно и даже враждебно по двум причинам. Во-первых, и это самое важное, крестьянин не хотел идти против общины, а идея Столыпина «поддержать сильнейших» шла вразрез с крестьянским мировоззрением. Крестьянин не желал становиться полусобственником за счет соседей.

Во-вторых, сравнительно свободная политическая атмосфера, порожденная Манифестом 17 октября, дала крестьянству возможность экономического развития с помощью кооперативной системы, которая более соответствовала крестьянскому менталитету.