Хаб внезапно ожил, захлебываясь кислородно-азотной смесью, закачиваемой в шар Сердца, и заморгал. Корабль трясло – худое тело Тански болталось в стазис-ремнях. Машинально протянув руку, компьютерщик похлопал по карману своего потертого комбинезона в поисках палочки с неоникотином.
Сирены? Перегрузки? Авария? Что происходит, черт побери?
Координаты глубинных прыжков всегда предусмотрительно вводились с расчетом на наиболее безопасные, спокойные сектора космоса, заранее тщательно просканированные зондами и отмеченные локационными буями. Разве что… прыжок произошел в процессе полета, что могло внести путаницу в расчеты и зашвырнуть их глубже в сектор. Ускорение и вектор корабля автоматически накладывались на локационные ошибки, и в экстремальных случаях бывало, что корабль оказывался в самом центре раскаленного газового гиганта.
«Гребаная Напасть, – подумал он, – такого я не планировал».
Он достал цигарку и небольшую ядерную зажигалку. Лишь затянувшись дымом, он отстегнул ремни и присел у консоли. Нейроконнектор мигал зеленой лампочкой, но Хаб выдвинул одну из своих клавиатур… чтобы тут же снова ее убрать. Он не особо любил напрямую подключаться к системе, клавиатура добавляла некоторой изысканности, но, похоже, на этот раз другого выхода не было. Вздохнув, он подключился, чувствуя, как операционная система заполняет его персональ; пальцы повисли в воздухе, касаясь высвечивавшихся в мозгу интерфейсов и закладок. Из уголка его рта торчала дымящаяся палочка, делая его похожим на высохшего худого вампира с заменителем трубки.
Видел он, по сути, не так уж много. Кастрированный искин посчитал излишним заполнять его мозг множеством графической информации, переключившись на простую трехмерную геометрию. Четвертым измерением было время, и именно оно вызывало пертурбации переменных, перемещало гравитационные эллипсы и меняло эксцентриситет больших и маленьких пятен, в которые превратились астероиды, метеориты, облака едкой пыли и гравитационные скопления. Система экстраполировала накладывающиеся друг на друга векторы и рассчитывала вероятность удара в радиусе всего ста – ста двадцати метров; если бы он вышел за эту границу, он угодил бы в такие замысловатости математики и суперматематики, что ему вряд ли удалось бы хоть что-то рассчитать. Пока что Тански тасовал данные со скоростью, которой от него трудно было ожидать, и перебрасывал наиболее вероятные из них в стазис-навигаторскую, где с ними уже должна была разбираться принцесса Хакль.
На картинке подрагивали колеблющиеся линии и внезапные вспышки анимированных огней. Взрывы? Энергетические цепи? Необходимость их огибать значительно осложняла задачу – игра превращалась в четырехмерные шахматы, в которых требовалось предвидеть растущее по экспоненте количество ходов. Искин едва справлялся. Вечно это продолжаться не могло – они лишь выигрывали время, и притом дорогой ценой. Рано или поздно им грозила неминуемая гибель.
Опутанному паутиной расчетов пауку стало страшно.
Пинслип Вайз не хотелось возвращаться в мир живых.
Ей было хорошо – убаюканной пустотой, несуществующей и одинокой, зависшей вне времени и мертвой. Конец страхам. Конец неуверенности. И прежде всего – конец болезни, которая вдруг оказалась столь реальной. Пин не хотела мириться с этой реальностью. Ей не хотелось знать то, что она знала. Хотелось лишь заснуть.
Никогда она еще так не хотела больше не просыпаться. Когда в ее персональ и кровь попал антипод «белой плесени», ей не хотелось открывать глаза, не хотелось думать. Но у Эрин Хакль были другие планы.
– Вставай, Вайз! – вопила она, перекрикивая вой сирен. Постоянно включались все новые, сообщая об опасном сближении, перегрузках, повреждениях. «Ленточка» напоминала пьяный цирк в день зарплаты. – Вставай, Напасть тебя дери, слышишь?!
Пин открыла глаза и закашлялась. Стазис-кресло уже стояло вертикально. Краем глаза она заметила, что из ее носа сочится кровь.
– Мы сейчас погибнем! – кричала Хакль. – Выведи нас отсюда! Дай мне координаты какого-нибудь пустого места!
– Где… – начала Пинслип, но на голоэкране консоли уже мигало: «32С, Внешний Рукав». «Тестер, – вспомнила она. – Стрипсы. Хаб». Почему они прыгнули в самую середину? Он что, с ума сошел? Неужели они прыгнули в полете, а не со стационарной позиции, и пролетели сквозь Глубину с собственной включенной тягой? Это могло все изменить, даже при жестко заданной программе.
Она взглянула на сменяющие друг друга значения внутрисистемных координат – евклидо-ферматову сеть линий и пересечений суперматематики искина. Танцующие векторы постоянно менялись, рассчитанные в реальном времени Сердцем корабля и пропущенные через сито Хаба.
– Вайз! Давай данные, чтоб тебя!..
– Сейчас, – Пин склонилась над консолью. – Ввожу опорные точки, – добавила она, уже не глядя на монитор компьютера и замусоренную голограмму. Погрузившись в копию хранившегося у нее в голове Галактического кристалла, она перестала о чем-либо думать. «Ленточка» дрожала, измазанные кровью из носа пальцы скользили по клавиатуре, за неостеклом мелькал хаос, но Вайз уже тут не было, так же как и в миг падения в бездну стазиса. Формулы беспорядочно проносились в ее сознании, подобно астероидам снаружи, и, как и много раз до этого, она услышала музыку, но теперь это была не тихая мелодия, но грохочущий бас и жуткие завывания скрипки, вторгавшиеся прямо в душу.
– Вайз! – заорала Хакль, чудом вырываясь из гравитационной воронки, затягивавшей «Ленточку» в некое подобие окруженной кольцами ледяных глыб черной дыры.
– Опорные точки введены, – глухо проговорила Пин.