Он постоянно находился рядом, словно следившая за ней кошмарная тень – неотступная и насмешливая. Порой Пин казалось, будто она ощущает на затылке его дыхание, но, когда она внезапно оборачивалась, там никого не было – призрак исчезал словно бестелесный дух. Иногда она не сомневалась, что слышит его голос, особенно бессонными ночами, видя под закрытыми веками исчезающий образ матери, а потом его лицо, мучительно прекрасное и потому нечеловеческое.
Пин никогда не отличалась общительностью, но теперь все поменялось. Она нуждалась в компании людей, она боялась остаться одна. Несколько раз ей казалось, будто Арсид преследует ее в школьном бараке EDU-3 и на учебной площадке. Она видела его в тени деревьев и вечном евромском тумане, слышала его шаги, пробираясь среди зданий поселения Тартмана или коридорами «миски», поднимаясь по лестнице в башне и закрывая за собой дверь. Но хуже всего было не это.
Больше всего ее приводили в ужас видения, противоречащие логике и здравому смыслу, когда Арсид, казалось, двигался слишком быстро, внезапно исчезал или взбирался на видневшийся вдали фрагмент руин, почти паря в воздухе.
– Может, это и посттравматический шок, но если только какая-то исключительно редкая и крайняя его форма, – говорила Феба Вильямс, поворачивая голограмму скана мозга Пин так, чтобы девочка могла увидеть разноцветные переливы, символизировавшие ее мысли. – Средневековая шизофрения и ее более поздние наномутации? Не факт. А даже если и так… психиатрия – всего лишь химический жонглер. Соответственно подобранное лекарство может излечить практически любое нарушение равновесия мозга. Разве что за исключением послеглубинной болезни, но при ней нейронные связи и сами синапсы изменяются и распадаются, как если бы мозг пытался формироваться заново, стремясь постичь увиденное в Глубине. Во всяком случае, даже если ты больна, дорогая, то система этого не видит. Естественно, существует определенный процент не поддающихся обнаружению нарушений, как у твоей тетки, – в подобной ситуации приходится блуждать на ощупь. К тому же некоторые болезни не удается вылечить, главным образом потому, что те слишком сильно укоренились в психике пациента, – голос психолога начал приобретать лекторский тон; казалось, будто она разговаривает не с Пин, а сама с собой. – Врач иногда оказывается перед дилеммой: не является ли лечение, по сути, насилием над неповторимостью данного мозга, его индивидуальностью? Что останется от человека, если психическая болезнь является стержнем его существования, неотъемлемым элементом его собственного «я»? Если она связана с его воспоминаниями, чувствами, решениями? – Вильямс убрала пальцы с голопроектора и посмотрела на Пинслип. – Могу прописать тебе стандартный набор лекарств, воспользовавшись помощью твоего персоналя. И, заодно… – она вывела очередную картинку, показывавшую тело Вайз в разрезе, вместе со светящимися ниточками персоналя. – У тебя он, похоже, чист. Никто его не взламывал, так что никто не внушает тебе образов и звуков извне. Я не специалист в данной области, но знаю, что персонали для таких вещей чересчур автономны и сложны. Можно, естественно, устроить атаку на систему, но ее быстро удалось бы обнаружить. Самое большее через несколько дней вирус начал бы деформироваться, не будучи в состоянии сгенерировать достаточно сложный ответ на растущий поток данных извне и изнутри организма, – она выключила голограмму.
Пин слушала ее и молчала.
Она быстро научилась слушать и молчать.
– Вайз?
– Убирайся, – прошипела она, направляясь к «тупаку» после прощания с отцом и немногочисленными друзьями.
– Что, учиться летишь? – усмехнулся он, ускоряя шаг. Теперь он шел совсем рядом с ней по потемневшей от выхлопных газов площадке порта. – Я бы помог тебе поднести твои шмотки, но не хочу вмешиваться.
– Убирайся. Тебя нет.
– Есть, есть. Думаешь, когда ты сядешь на этот дурацкий челнок и полетишь в Системную академию, то от меня освободишься? Не освободишься. Я не евром.
– Что, правда? – спросила она, пытаясь изобразить усмешку, но почувствовала, как у нее пересохло во рту. Он рассмеялся в ответ.
– Твоя последняя теория, да? Настоящий Иной, прикованный к несчастной Евроме-7? – он хихикнул. – Извини, но это очередная ошибка. Если очень хочешь знать, евромы все время здесь. Полностью и необратимо уничтоженные еще во времена войны с Ксено. Их превратили в пар – в буквальном смысле. Они стали туманом. Иногда, правда, они кристаллизуются, хотя лишь фрагментарно, – и возникают духи Иных. Так бывает ночью, когда температура падает на несколько градусов. Память атомов, побочный эффект несовершенного оружия. Наверняка именно тогда они и сожрали твою мать.
– Тебя не существует, – прошептала она, входя в «тупак» и быстро занимая одно из свободных мест.
Арсид остановился на пороге, продолжая улыбаться. Он выглядел таким же красавчиком, как и всегда, хотя теперь как будто стал на несколько лет старше, словно из вежливости помня о необходимости соответствовать возрасту. Его почти белые волосы теперь стали короче, но это лишь добавляло ему обаяния.
– Это только начало, Вайз, – сказал он, радостно ей подмигивая. – Ты увидишь намного больше, и не только меня. До свидания в Академии!
– Почему я?
– Ты мне кого-то напоминаешь. Нет, шучу, – он улыбнулся, удобнее устраиваясь на стуле в ее студенческой комнате. За молочным стеклом вращающейся рядом на орбите музейной планеты Прот, принадлежавшей Системной академии, виднелись рои белых звезд. – Все дело в том, что я сижу на всех лекциях рядом с тобой, и мне по-настоящему скучно. Машинная война? Выжженная Галактика? Что ж, конечно, это факты… но и ложь, Вайз. Все было совсем не так. Ты живешь в мире, слепленном из лжи. Но когда-нибудь ты узнаешь, как все было на самом деле.
– Может, сэкономишь мне время и сам расскажешь? – презрительно бросила она. Она неоднократно пыталась его оскорбить, рассчитывая, что он от нее отстанет, и иногда ей это удавалось. Но на этот раз исчезать он не собирался.
– Ты все узнаешь, Пин, – повторил он, и она вдруг поняла, что он говорит всерьез. – Разве не забавно? Ты узнаешь правду.