— Подумайте, товарищ Игнатьев, подумайте, мы и так все узнаем, а искренне раскаявшихся партия прощает.

Игнатьев тут же пришел в смятение и покрылся потом, потом невнятно замямлил.

— Я не знаю… Я честный коммунист… Я всегда верно служил партии… Кузнецов и был для меня партией. Я только делал, что он говорил. Я готов искренне покаяться и все рассказать… — Не закончив, в смятении замолчал.

Хрущев, продолжал смотреть на Игнатьева тяжелым взглядом.

Подумал: «А ты, хлопчик, трус! На тебя положиться нельзя! Но что же делать? Додавить тебя и сдать? Но с кем мне тут в Москве работать, где найти своих людей? Придется тебя использовать… Кузнецов все отрицает, но Игнатьев-то этого не знает, он только знает, что мы с Маленковым следствие ведем. А, значит, Игнатьев знает, что если я захочу его привлечь к делу ленинградцев — привлеку, не захочу — еще поживет. Значит, он меня будет бояться».

Обдумав ситуацию, Хрущев многозначительно, с намеком в голосе сказал:

— Покаяние, товарищ Игнатьев, вещь хорошая, но партия больше всего ценит не покаяние, а преданность. Понимаете? — подчеркнул голосом и произнес по слогам: — Пре-дан-ность.

Игнатьев растерянно смотрел на Хрущева и в панике не мог понять: «Чего он хочет? Не хочет слушать мое покаяние… Почему? Ага, он не хочет, чтобы я своим покаянием запутал и его в это дело. Он хочет быть в стороне и надо мною. Хочет и командовать мною, и иметь возможность сдать в любой момент. Гад! Но что же мне-то делать?! Покаяться или положиться на Хрущева? Может, с его помощью пронесет, может, Кузнецов меня не выдаст или Хрущев это скроет?»

Игнатьев наконец решился.

— Дорогой Никита Сергеевич! Можете быть уверены, что я лично вам буду предан, как собака. Я сделаю все, что вы прикажете, только пальцем пошевелите!

— Не мне, а партии нужно быть преданным, — нарочито назидательно поправил Хрущев.

— Конечно, но вы для меня, дорогой Никита Сергеевич, и есть партия, — Игнатьеву было не до гордости, и он решился на откровенное низкопоклонство.

— Хорошо, — тоном этого «хорошо» Хрущев показал, что низкопоклонство оценено. — С ленинградцами вы не были связаны, в Ленинграде не работали, будем считать, что товарищ Пономаренко проявил излишнюю бдительность, а вы, товарищ Игнатьев, проверку прошли.

Игнатьев сначала не поверил сказанному, но потом лицо его просияло, он быстро перегнулся через стол и схватил Хрущева за руку.

— Благодарю, дорогой Никита Сергеевич, благодарю. Век буду помнить, и вы никогда об этом не пожалеете.

— Хотелось бы! — выдернул свою руку Хрущев, брезгливо боясь, что Игнатьев ее поцелует. — Думаю, товарищ Игнатьев, что вы засиделись в секретарях этого никчемного бюро, думаю, что вас надо выдвигать. Как вы смотрите, если мы выдвинем вас в заведующие отделом ЦК по контролю за советскими и партийными органами? Будете глазами и ушами партии, будете наблюдать за всеми партийными и советскими руководящими работниками. Справитесь?

— Дорогой Никита Сергеевич! Я буду вашими глазами и ушами… — мгновенно понял Игнатьев, что от него требуется.

Хрущев усмехнулся и одобрительно подумал: «Сообразительный, сукин сын!», — после чего пообещал:

— Хорошо, я переговорю с остальными секретарями ЦК и попробую убедить их в полезности вашего перевода на эту должность.