Но Джейн была не из тех. кого Уильям мог испугать такими словами. За месяцы, прожитые с ним, она хорошо его изучила, знала, чего он боится и что является его слабым местом. Не отступив перед его гневом, она холодно отчеканила:

— Я уважала вашу волю всегда, как только могла. Однако согласиться с тем, что вы — единственный повелитель для меня на всем белом свете, я не могу. Уж этого вы от меня не дождетесь! И если хоть одному из Бофоров станет известно, как вы посмели говорить со мной — будто я не супруга ваша, а вещь — весь род встанет на мою защиту, и тогда поглядим, чей голос в королевстве значит больше: голос Говардов или голос Бофоров!

Впервые она говорила с ним так резко и вызывающе. Впервые в ее голосе прорвались уже полузабытые Уильямом нотки презрения. Лицо ее изменилось, стало таким, как тогда, в их первую встречу, губы приняли брезгливое выражение. Он, привыкший уже к совсем другой Джейн, был поражен.

Далеко не глупый, Уильям даже допустил ужасную мысль: может, все эти месяцы она только скрывала все, притворялась? Дикая ярость всколыхнулась в душе, Уильям сжал кулаки — до безумия хотелось вновь сделать ее прежней, пусть даже силой, но вернуть в состояние покорности!

Однако он не осмелился, сам не зная, что же его сдерживает.

А Джейн он действительно сейчас был омерзителен. Никогда, ни на один миг у нее в душе не просыпалось ни малейшего теплого чувства к мужу, и если она говорила ему хорошие слова, то они не были искренни. А теперь… теперь всего лишь крошечный шаг отделяет ее от свободы, о которой она столько мечтала, от Лондона, двора и развлечений! Будь проклят этот Ковентри! Будь проклят этот болван, ее муж! Впервые за все свое замужество она потеряла всякое желание притворяться.

— Значит, милорд, вы возжелали войны, а не мира? — продолжала она пренебрежительно. — Но что, же вы значите против нас? Что? Вы, Говарды, известные только своими мерзостями? Йорк вами гнушается, стыдится даже тех грязных услуг, которые вы ему оказали. Так вы теперь желаете сделать своим врагом и моего отца?

— Ваш отец в тюрьме и ничего сейчас не значит, черт побери!

— Зато мои братья на свободе, мой господин! А известны ли вам такие имена — Стаффорды, Перси, Типтофты? Все они мои родственники! И вы осмелитесь враждовать с ними? Может, даже будущее свое вы поставите под угрозу лишь потому, что вам показать свою власть надо мной? Попытайтесь сделать это, сэр Уильям, попытайтесь, только вот что из этого выйдет — не берусь сказать!

В ярости он схватил ее за плечи, тряхнул так, будто хотел сломать:

— Черт возьми, жена, я изобью тебя за такие слова!

Схватил — и вдруг отпустил. Даже отошел, покачивая головой, на несколько шагов, словно хотел убежать от искушения действительно ее избить. Да и как изобьешь? Каждое ее слово, будь она проклята, было правдой! И он сейчас ненавидел ее за это. Впервые Джейн дала ему понять, что прекрасно сознает всю разницу между ними, что ее прежнее прелестное поведение — лишь добрая воля с ее стороны, а на самом деле она как считала, так и считает Говардов ничтожными.

Как же он был слеп… Вообразил себе чудо — будто эта вздорная девчонка стала покорной женой! Как бы не так! Он во всем от нее зависит, и прав был отец, говоря, что она больше всего желает им командовать!

Джейн не хотела сейчас ни мириться, ни разубеждать супруга. Это были, наверное, ее фантазии, но она жила с ощущением, что еще чуть-чуть — и Уильям останется где-то там, в далеком прошлом. Да, он был уже будто из прошлой жизни, сама же она рвалась вперед, к лучшему. Как бы избавиться от него поскорее?

Музыкальным голом Джейн спросила:

— Так что же, мой господин, вы отпустите меня в Лондон, дабы я могла убедить королеву в вашей преданности и похлопотать о вас?

— Пуп Вельзевула! — взорвался Уильям. — Да у меня руки чешутся! Поезжай куда хочешь, мерзавка, покуда я еще сдерживаюсь!

Жена холодно поглядела на него и вежливо произнесла:

— Я знала, когда выбирала вас, мой господин, что брак наш будет во всех отношениях удачным.