Для самой Джейн несколько вечеров, проведенных в обществе брата, стали настоящей отрадой. Хотя внутри и теплилась еще обида на то, что ни Генри, ни младший брат Эдмунд не сделали ничего, чтобы ей помочь, умом она понимала, что в ее тогдашнем положении помощь была невозможна.

И только когда Генри обрушился на нее с упреками — почему, дескать, она сделала такой странный выбор, Джейн вспылила:

— Кого же мне надо было выбирать? Монтегю?

— Это было бы достойнее. Но выбрать такого урода?!

— Он не урод! — запальчиво возразила она вспыхивая.

— Я говорю не о наружности твоего супруга. По своим понятиям, поведению, репутации он самый настоящий дикарь! На Говардов даже никто всерьез не смотрит. И отец до сих пор в ярости…

Щеки Джейн запылали:

— Легко же вам говорить так. Я была в Бедфорде одна, совсем одна, и мне не хотелось становиться рабыней Невиллов. Я хотела быть хозяйкой в своем доме, так, чтобы никто мне не приказывал. Пусть моим мужем будет Говард, только не Невилл… И потом, милый Генри, ты очень ошибаешься насчет него, да и отец тоже. Вы просто его не знаете. У Говардов, — она чуть понизила голос, — да, у Говардов здесь целая армия. Я знаю, они могут три сотни человек собрать, если понадобится!

— Сестра, но ведь этот твой Говард — йоркист. Чему же тут радоваться? — усмехнулся Генри.

— Пока что йоркист. А там видно будет. Надо только, чтобы вы все не судили моего мужа слишком уж строго и были к нему благосклоннее. Его вполне можно терпеть…

Генри какое-то время молчал, задумчиво глядя на огонь в камине. Казалось, сестра знает, что говорит. В глаза бросается, насколько любит ее этот Уильям. Хотя, когда Генри думал об этом, никак не удавалось избавиться от чувства унижения и брезгливости — надо же, отдали хрупкую, прекрасную, милую Джейн такому негодяю…

Сама Джейн, глядя на брата, на то, как играют отсветы пламени на его бледном благородном лице и вспыхивают в холодноватых синих глазах, невольно отмечала про себя: до чего братья, и Генри особенно, похожи на отца!

— Ты знаешь, отец Гэнли удалился от мирской жизни, — сказал вдруг брат. — Я виделся с ним перед отъездом. Он передавал тебе наилучшие пожелания, но, по-видимому, уже никогда не покинет Чертси[95].

Джейн вздрогнула:

— Почему это вдруг? Никогда раньше он не говорил, что хочет этого!

— Видишь ли, наш отец, когда священник пришел к нему в Тауэр и рассказал, что случилось с тобой, пришел в ярость. Между ними вышла ссора. Словом, наш отец выгнал его, приказал никогда больше и на глаза не показываться — за то, что не уберег тебя… — Помолчав, Генри добавил: — Отца можно понять. Он всегда очень любил тебя…

— Но все-таки… Кристофер Гэнли так долго был с нами!

— Все когда-нибудь кончается, Джейн.

— Он воспитал отца, и вас с Эдом, и меня тоже, — продолжала она. — Всегда, когда я представляла себе своих детей и племянников, я думала, что их будет воспитывать отец Гэнли. Как же иначе? А еще он знал все тайны Бофоров и был так полезен нам… Ах, Генри, мне так жаль.

Брат ласково коснулся ее руки: