Пелевин в очередной раз обращается к теме человеческого сознания, которым манипулируют информационные технологии, лишившие его способности к самоопределению. Караев объясняет Кеше:
Мы с рождения подключены к информационному потоку, который промывает наши мозги с таким напором, что там не способна появиться ни одна случайная мысль. Системе незачем читать мысли. Ей гораздо проще прокачать через твою голову мысль, которую ты примешь за свою… ‹…› Когда ты принимаешь решение съесть сто грамм картофельного пюре, это тоже не твое решение. Его вколачивают в тебя точно так же, как мысли с контекстной рекламой. ‹…› Вся твоя внутренняя жизнь – такая прокачка. Вся. Это просто длинная программная петля, прокручиваемая системой в твоем сознании. ‹…› Ты есть то, что прокачивают сквозь тебя цукербрины424.
Люди – пустые флешки, или, если воспользоваться более привычным термином,
Коммуникация между Кешей и Караевым во второй части новеллы комически иллюстрирует склонность людей лелеять иллюзию свободы выбора, когда никакой свободы нет. Диалог, точнее монолог, происходящий после смерти Караева, представляет собой видеозапись террориста-хакера, обращающегося к Кеше. Когда Кеша смотрит эту запись, он может «выбрать», как продолжать разговор, например кивнуть или промолчать, ответить «нет» или «не очень» на ту или иную из реплик Караева. Совершенно очевидно, что это мнимые «опции», никак не влияющие на записанную речь Караева. Как и в трактате Че Гевары, человека заменил симулякр. Именно это пытается сказать в своей записи Караев, и именно таким симулякром – в духе типичной пелевинской иронии – предстает он сам: это просто видеозапись.
Роль отдельного человека, детерминизм, свобода и несвобода – ключевые проблемы историографии, в особенности альтернативной истории. В повествовании, сосредоточенном на историческом процессе, причинно-следственных связях, отношениях прошлого, настоящего и будущего, толстовский «лабиринт сцеплений», который мы видим в «Любви к трем цукербринам» – Кеша, Караев, Надя и другие персонажи переходят из одной новеллы в другую в разных ипостасях, – выполняет не только тематическую, но и структурную функцию425.
«Любовь к трем цукербринам» можно прочитать как руководство пользователя по популярной альтернативной истории и научной фантастике, но философская проблематика романа заставляет скорректировать это впечатление. Текст изобилует теоретическими выкладками Киклопа на тему не только историографии, но и собственно альтернативной истории. Он, в частности, размышляет о детерминизме, случае и свободе выбора. Он останавливается на популярных парадигмах, описывающих случайность: эффекте бабочки, теории хаоса, переломных моментах, мультивселенной (гипотетической совокупности множества вселенных) и квантовой механике.
Рассуждение об альтернативной истории рассказчик начинает с противопоставления двух версий истории: в одной – реальной – украинского президента Виктора Януковича отстраняют от власти во время Евромайдана, а в другой – гипотетической – он остается на своем посту еще полгода. В этой части повествования один из протестующих, сторонник Евромайдана, февральским вечером 2014 года хочет присоединиться к другим активистам. По пути к площади он должен перейти улицу. Перейдет ли он ее благополучно, зависит от сигаретного пепла, который может упасть или не упасть на его одежду с балкона, куда вышел покурить жилец. В одном сценарии пепел не попадает на одежду активиста, он не останавливается его стряхнуть, и его не сбивает проезжающий автомобиль. В альтернативном сценарии он получает травму и не может присоединиться к собравшимся на площади. Когда именно с сигареты упадет пепел, зависит от того, когда курильщику позвонит жена. И так далее, и тому подобное – Киклоп прослеживает цепочку причинно-следственных связей до самого дальнего ее звена: возьмет ли некая гражданка с собой зонт, когда пойдет к метро. Если активист не добирается до Майдана, «Янукович еще на полгода сохраняет свой золотой батон, Крым остается украинским, Обама не обзывает Россию региональным бастионом реакции, и все остальные колеса истории, большие и малые, не приходят в движение»426.
Сколь бы невероятно это ни звучало, такое заметное историческое событие, как отстранение Януковича от власти, зависит от явного пустяка. Альтернативный сценарий – гипотетический, ведь служебные инструкции Киклопа запрещают ему рассказывать о случаях реального вмешательства – призван проиллюстрировать зависимость крупных исторических процессов от тривиальных случайностей (как и в «Хрустальном мире»). Как объясняет Киклоп, поток истории состоит из «переплетения мириад причинно-следственных связей, бесконечно древних, совершенно бессмысленных в своей пестроте – но управляющих ходом жизни»:
…В этих связях (индусы называют их кармой)… нет ни малейшей случайности, потому что они развивают и продолжают тот импульс, который дал когда-то начало миру.
Но во всякой сложной системе иногда возникают сбои и перекосы. Их, к счастью, почти всегда можно выправить…427
Как раз в этом и состоят обязанности Киклопа – интуитивно определять, где может нарушиться хрупкое равновесие этого мира, и прилагать все усилия, чтобы устранить нарушение. Эпизод с сигаретным пеплом – комическая вариация на тему эффекта бабочки, когда едва заметное изменение приводит к серьезным последствиям в будущем. Далее Киклоп пускается в подробные рассуждения об основах альтернативно-исторической фантазии, построенной как раз на эффекте бабочки. Сначала он вспоминает знаменитый рассказ Рэя Брэдбери «И грянул гром» (
После размышлений об эффекте бабочки рассказчик погружается в другую важную для альтернативной истории концепцию – понятие мультивселенной. Современные физики – по крайней мере некоторые из них – верят в существование бесконечного множества параллельных вселенных. Чтобы наглядно объяснить идею альтернативных вселенных, Киклоп прибегает к образу поезда431. Каждый вагон в «поезде судьбы» связан не только с предшествующим и последующим, но и со всей совокупностью вагонов во всех поездах, мчащихся по альтернативным вселенным. Пути самих поездов никак не пересекаются, но порой пассажирам удается пересесть из одного поезда в другой.
Как часто бывает в более поздних образцах жанра альтернативной истории, в качестве научно-популярного обоснования идеи мультивселенной Киклоп ссылается на многомировую интерпретацию квантовой механики. Он упоминает эксперимент Эрвина Шрёдингера с помещенным в ящик котом – кот будет живым или мертвым в зависимости от распада атома, который может произойти или нет432. Заглянув в ящик, мы увидим, что кот либо жив, либо мертв, но не то и другое одновременно. Отсылая к многомировой интерпретации Хью Эверетта, Киклоп замечает, что кот может быть жив и мертв одновременно, – вне зависимости от того, откроем ли мы ящик, – но «живой» и «мертвый» коты находятся в разных вселенных, одинаково реальных, но не соприкасающихся друг с другом.
Если бы Пелевин ограничился переработкой, хотя бы и иронической, тропов альтернативной истории, «Любовь к трем цукербринам» выглядела бы далеко не так убедительно. Но писатель не останавливается на переосмыслении основных клише. Ключевые имена, обычно вспоминаемые в этой связи на Западе: Брэдбери, Бресс и Грубер, Шредингер и Эверетт – соседствуют с русской исторической классикой и размышлениями самого автора. Цель получившегося коктейля – не столько интертекстуальная игра, сколько диагностика и критика культуры.
«Вредная гражданка», от которой в истории с сигаретным пеплом тянется длинная цепочка причин и следствий, напоминает печально известную булгаковскую Аннушку, которая «уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила», в результате чего Берлиоз поскользнулся и попал под трамвай433. Случай с Аннушкой иллюстрирует преобразующий потенциал незначительной детали в более обширной цепи причин и следствий, – важнейшая для историографии идея. А фраза «все остальные колеса истории, большие и малые, не приходят в движение» подражает механико-историографическим метафорам Толстого, в избытке встречающимся на страницах «Войны и мира». Критикуя традиционную историографию XIX столетия, Толстой указывал, что линейное и связное повествование заслоняет значимость случайности и рядовых (не ведущих) участников исторического процесса, заставляя забывать о разных сценариях вероятного развития событий434.
Если говорить на современном языке альтернативной истории, пролившая масло Аннушка из «Мастера и Маргариты» и описываемые Толстым моменты живого исторического процесса, когда возможны разные повороты событий, – вариации на тему того же эффекта бабочки, когда самого термина еще не существовало. Но Пелевин так просто не отпускает эту бабочку. Киклоп упоминает знаменитый сон китайского философа Чжуан-цзы: пробудившись, он задается вопросом, кто он – Чжуан-цзы, которому снилось, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она Чжуан-цзы. Эту загадку – ранее воплощенную в раздвоенной психике Петра Пустоты, живущего одновременно в 1919 и 1991 году и спрашивающего себя, какая из этих реальностей ему снится, – тоже можно рассматривать как эффект бабочки, и не только в качестве каламбура. Киклоп утверждает, что Чжуан-цзы – первый мыслитель, осознавший существование мультивселенной. К нему добавляются еще некоторые восточные метафизики. Совокупность тончайших причинно-следственных связей, как отмечает Киклоп, называется кармой. Поэтому он представляет себе Кешу и Надю будущего в виде их кармических реинкарнаций435.
Однако возникает вопрос, в какой мере эти классические представления совместимы с базовыми элементами альтернативной истории. Рассказчик замечает: «…Мир, по которому путешествует Чжуан-цзы, не имеет никакого отношения к бабочкам, летающим в голове у Рэя Брэдбери»436. Догадка Чжуан-цзы о существовании мультивселенной основана не на квантовой механике или путешествии во времени, а на философской концепции солипсизма. Пока мы спим, мы считаем реальностью свои сны; то, что мы принимаем за реальность, – лишь разные перспективы, встроенные в наше сознание. «Вот древнейшее и кратчайшее изложение этого принципа, который иногда называют „критическим солипсизмом“»437. «Миры состоят из переживаний, восприятий и состояний ума, способных возникать и исчезать в любом программно совместимом с ними черепе». Поэтому альтернативная вселенная находится «в голове… человека, сидящего напротив в метро»438.
Неизменно занимающая Пелевина проблема солипсизма нашла отражение в другом тезисе (новелла «Добрые люди»): чтобы убить Бога, людям достаточно перестать о Нем думать. С точки зрения Киклопа, интернет-тролль Кеша – идеальное оружие в войне цукербринов против Создателя, потому что он так поглощен текущим моментом, что мысль о божественном уже даже изредка не посещает его. Если сформулировать то же самое несколько иначе, можно сказать, что в битве птиц с Богом человек – одновременно орудие и мишень, поскольку несет в себе божественную искру (нравственный закон). Поддаться злу внутри себя, добровольно или по принуждению общества, означает убить Бога.