Саймон повесил трубку. Очередной молодой человек мертв. Очередная драка из-за денег или наркотиков, или, может, просто из-за какой-то девчонки началась эта поножовщина? Это была рутина. Хороший детектив быстро найдет вероятных подозреваемых, обычная следственная работа и немного удачи помогут их выследить, а параллельные допросы и изучение материалов криминалистами наверняка приведут к успеху. Не наверняка, но возможно. Кажется, это было именно такое дело. Они были самыми неинтересными в карьере полицейского. А что было «интересно»? – задумался Саймон, собрав со стола пару кружек и тарелку и отнеся их на кухню. Дело Эдди Слайтхолм. Семеро детей, если не больше, похищены и убиты, а их маленькие тела спрятаны на выступах в глубине пещер. Интересно?

Он загрузил посуду в посудомойку.

Час назад он ехал из дома своей сестры на жуткой скорости. Он весь трясся от ее новостей, с которыми просто не смог справиться сразу после похорон.

– Ты реагируешь даже хуже, чем отец.

– Ничего удивительного.

– Господи, Саймон, это всего шесть месяцев, мы же не эмигрируем! Не надо это так воспринимать.

Кэт злилась, потому что она была расстроена. Она сообщила ему об этом в спешке, и он был слишком потрясен, чтобы реагировать спокойно. Он не хотел оставаться здесь один. Убийство в пабе «Флаксен Мэйд» вряд ли могло его отвлечь и заставить старшего инспектора выйти в сверхурочные, даже если бы он хотел поработать. Но именно это ему сейчас и было нужно – уйти в работу с головой.

Ему вспомнился его отец. Темный костюм, черный галстук, зачесанные назад седые волосы, невозмутимое лицо статуи; насколько он был холоден и вежлив, когда встречал тех, кто приехал вслед за ними в загородный дом. Что он думал и чувствовал, стоя рядом с гробом своей жены с единственным небольшим венком белых цветов?

Саймону невыносимо было даже смотреть на него. Он любил свою мать больше всех, не считая сестер – живой Кэт и мертвой Марты. Он никогда до конца не понимал Мэриэл, но безоговорочно ею восхищался, наслаждался ее компанией, шутил над ней, дразнил ее. Она сводила его с ума и раздражала его; он жалел ее, хотел ее защитить и обычно через час или два начинал испытывать острое желание убраться от нее подальше. Но его любовь была непоколебима и несомненна. И она тоже любила его. Он часто думал, что никто никогда не любил и не полюбит его вот так, всем сердцем, хотя ее любовь вовсе не была слепа.

Он думал, что она бессмертна.

У него на стене висели рисунки с ней. Некоторые были в спальне, а большинство лежало в ящике с его портфолио. Он очень любил изображать ее изящную, но в то же время мягкую красоту. Ему бы хотелось нарисовать ее молодой женщиной. Фотографии никогда ей не льстили, к тому же она не выносила камеры.

Он взглянул не нее. Она была сурова и спокойна, ее голова была слегка наклонена в одну сторону. Он сделал этот рисунок в прошлом году, одним зимним днем, пока она сидела на кухне, обновляя свой дневник садовода, а низкое солнце просачивалось внутрь сквозь занавески на окнах. Он закрыл глаза и оказался там. Он смог почувствовать еле уловимый запах китайского чая в фарфоровой чашечке у ее локтя.

Внезапно его глаза защипало от слез.

Ему захотелось пойти куда-нибудь и напиться. Но не таким человеком он был, чтобы иметь приятелей, кому можно предложить подобное времяпрепровождение. Его зять, скорее всего, будет занят на ферме, а Натан либо до сих пор работает, либо уже дома со своей беременной женой. А пить одному Саймону не казалось достойным развлечением.

А потом он понял, что он хочет сделать; идея, пришедшая ему в голову, была очень отчетливая и от этого успокаивающая. И она его удивила.