– Принеси мой набор ножей, – прошу я.
Джослин сосредоточенно кивает.
– Видишь, а ты говоришь, что я слишком увлекаюсь детективами.
Дочь пересекает лужайку и исчезает в доме. Бросаю взгляд на окна Руби. Ужасно боюсь: вдруг в них загорится свет… На улице зябко, но я терплю, настороженно поглядывая по сторонам.
Наконец возвращается Джослин с матерчатым конвертом в руках.
– Открывай, – шепчу я.
Каждый нож аккуратно лежит в своем кармашке. Набор не полон, потому что некоторыми экземплярами мы пользовались сегодня вечером, однако мне удается выбрать тот, что подойдет идеально. Десятидюймовое лезвие наточено, словно бритва. Расстегиваю молнию на саване Ханны, обнажая ее мягкий живот.
– Отвернись, – предлагаю я, но дочь не отводит глаз от трупа.
Обхватываю рукоятку обеими руками, хотя гипс мешает, и погружаю нож глубоко в мертвое тело. Делаю два разреза в разных местах. Плоть расходится с ужасным звуком. Жуткое зрелище! Слава богу, что крови нет. На этот раз Ханна точно не оживет. Джослин тошнит, и она, упершись руками в колени, захлебывается рвотой, кашляет и сплевывает желчь. Из ее рта тянется длинная ниточка слюны. Я становлюсь на четвереньки и мою нож в озере, потом ухитряюсь застегнуть мешок одной рукой. Конец близок, и я почти забываю о боли в сломанном запястье.
– Джослин! – командую я. – Давай-ка быстрее с этим покончим. Не приведи господь – Руби проснется и выглянет в окно…
Дочь вытирает губы и, выпрямившись, бросает взгляд на окна детской спальни. В доме по-прежнему темно и тихо, лишь кричит где-то в лесу неясыть. Мы укладываем на дно каяка мешок с трупом. Я придерживаю лодчонку за борт, а Джослин засовывает в смертный саван несколько камней. Снова тщательно застегиваем молнию – береженого бог бережет.
Джослин садится в каяк. Трясет ее даже пуще, чем меня. Лодочка движется к центру озера, а я наблюдаю с берега за каждым взмахом весла, хотя луна то и дело скрывается за облаками. Холод пробирает меня до костей.
Неподалеку от островка она сушит весла. Видно плохо, зато хорошо слышно. Раздается негромкий плеск, и я с облегчением выдыхаю. Как наяву вижу круги на воде, только теперь в лодке не я, а Джослин.
Дочь гребет обратно, и дорожка лунного света падает на расходящийся по воде след за кормой каяка. В ночи не раздается ни звука, и в комнате Руби все так же темно.
Едва перешагнув порог дома, снимаю с Джослин мокрый халат и заворачиваю ее в свою длинную куртку. Мы бредем в голубой зал. Фужеры все еще стоят на столе, ожидая, когда мы приступим к напиткам, а вот лед в ведерке с шампанским растаял. Включаю торшер, подбрасываю в камин дровишек и достаю пуховое одеяло. Укутав дочь, наливаю ей неразбавленный виски; еще один бокал наполняю для себя.
– Выпей, – прошу я.
Сама делаю глоток, и алкоголь обжигает мне горло.
Джослин послушно опрокидывает бокал в рот и морщится.
– Мы никому не расскажем о том, что здесь произошло, – говорю я, и дочь кивает. – Никому и никогда. Мы должны защитить нашу девочку. Если правда выплывет наружу – считай, что Ханна своего добилась, а мы не можем себе позволить проиграть.
Джослин делает еще глоток и на этот раз расслабляется. Пылающий в камине огонь бросает отблески на ее лицо.