— Меня наняла его дочь. Ей с некоторых пор досаждает один человек, который пытается выйти на след ее отца. И тот человек, похоже, был знаком по тюрьме с Энди Келлогом.

— Меррик, — определила Прайс. — Вы говорите о Фрэнке Меррике, не так ли?

— Вы о нем что-то знаете?

— А куда деваться. Они с Энди были близки.

Я ждал. По лицу Эйми прошла волна задумчивости.

— Так. С чего бы начать? — Она оперлась спиной о спинку стула. — Энди Келлогом я занялась, можно сказать, на общественных началах. Не знаю, насколько вы знакомы с его перипетиями, так что изложу вкратце. Еще во младенчестве от него отказались, и тогда его взяла к себе сестра матери, которая на пару с мужем его нещадно мордовала, а затем он ушел на утеху к мужниным дружкам. Лет с восьми он начал регулярно сбегать, а к двенадцати стал уже законченным беспризорником. С девяти на лекарствах; крупные трудности в обучении — дальше третьего класса не продвинулся. В конце концов он попал в дом социальной реабилитации для детей с высокой тревожностью, который и сам-то едва держался на грошовые поступления от штата. Вот тогда его и направили к Дэниелу Клэю, в рамках пилотной программы. Доктор Клэй специализировался на травмированных детях, в частности тех, что стали жертвами физического или сексуального насилия. Для программы был отобран целый ряд детей, Энди в их числе.

— Кто решал, кого из детей в нее набирать?

— Комиссия из психиатров, социальных работников, непосредственно сам Клэй. С самого начала у Энди наметилось явное улучшение. Занятия с доктором Клэем, судя по всему, шли ему на пользу: он стал более общительным, не таким агрессивным. Было решено, что имеет смысл ввести его в контакт с семьей вне стен интерната, и он пару дней в неделю стал проводить у семьи из Бингема. У них была небольшая заимка для приверженцев активного отдыха: походы, рыбалка, рафтинг, все такое. В конце концов Энди разрешили у них пожить, а люди из опеки и детской психиатрии должны были к ним наведываться с проверкой. Задумывалось все именно так, но вы же догадываетесь, какая у них нагрузка — все время на форсаже, — так что, убедившись, что он не выкидывает никаких фортелей, они его оставили и переключились на другие дела. Ему дали определенную степень свободы, хотя он в основном предпочитал держаться возле семьи и той заимки. То было ближе к лету. Затем стало как-то не до него — сезон пошел в гору, приглядывать за Энди круглосуточно было уже недосуг, и…

Она остановилась.

— У вас есть дети, мистер Паркер?

— Да.

— У меня нет. Подумывала однажды ими обзавестись, а теперь уже поздновато. Может, оно и к лучшему, когда ты в курсе, что люди способны с ними вытворять. — Эйми облизнула губы, как будто организм сухостью во рту пытался заставить ее замолчать. — Энди похитили недалеко от заимки. Как-то днем его пару часов не могли найти, а по возвращении он был странно притихшим. Никто внимания тогда особо не обратил. Энди, он же по-прежнему отличался от других ребятишек. У него случались перепады настроения, а старшие, что за ним присматривали, просто дожидались, когда это у него пройдет. А еще они решили, что ему иной раз не мешает одному погулять по лесу. Люди они были добрые, простые. Видимо, бдительность по отношению к Энди у них попросту притупилась.

В общем, внимание обратили раз только на третий или на четвертый. Кто-то — кажется, мать — пошел посмотреть, как там мальчик, а он взял и накинулся. Как остервенел: царапал лицо, рвал волосы. Пришлось его всем скопом скручивать и сидеть на нем до прихода полиции. Обратно к Клэю он уже не вернулся, а работники из опеки с трудом, по отрывкам, выяснили, что же с ним произошло. Энди возвратился в интернат и находился там до семнадцати лет, а затем вырвался на улицу и был таков. Нужных медикаментов он не получал и погряз в криминалитете, воровстве, насилии. Сейчас он отсиживает пятнадцать лет, хотя «супермакс» не для него. Я пыталась определить его в психиатричку на Ривервью, как раз там ему и место. Но пока безуспешно: штат решил, что он преступник, а штат у нас всегда прав.

— Как вы думаете, а почему он никому не рассказывал о том насилии?

Эйми Прайс пощипывала пальцами булку. Я обратил внимание, что пальцы у нее при обдумывании постоянно заняты: они то выстукивали по краешку стула, то пробовали на крепость ногти, а сейчас вот отщипывали кусочки от булки. Вероятно, это часть ее мыслительного процесса.

— Сложно сказать, — произнесла она раздумчиво. — Может, все это тянется еще из более ранних эпизодов насилия, где те, кто его творил, не только знали, что происходит, но и действовали по сговору. Всем этим официальным дядям-тетям Энди не очень-то и доверял, а та приемная пара из Бингема на момент нового насилия еще только-только начала ломать барьеры. Но как он мне потом рассказывал, те люди, что его насиловали, пригрозили устроить то же самое с восьмилетней дочкой той супружеской пары, если мальчик хоть что-нибудь им разболтает. Звали ту девочку Мишель, и Энди очень к ней привязался. Он ее даже по-своему оберегал. Поэтому всякий раз и возвращался на место.

— Какое еще место?

— Насильники сказали Энди, где он их должен ждать каждый вторник. Иногда они приходили, иногда нет, но Энди всегда должен был дожидаться там их прихода. Он не хотел, чтобы что-нибудь подобное случилось с Мишель. Там где-то в полумиле от домика была опушка, а рядом с ней ручей, и от дороги туда вела тропа, достаточная по ширине для одной машины. Энди сидел там, а один из насильников за ним приходил. Ему было велено всегда сидеть к ручью лицом и на шаги ни в коем случае не оборачиваться. Ему завязывали глаза, а затем отводили к машине и увозили.

Горло мне перехватило, и защипало в глазах. Отведя глаза от Эйми Прайс, мысленно я представил себе образ мальчика, сидящего на бревне возле шумного ручья. Сквозь зыбкий трепет листвы светит солнце, щебечут птицы… но вот близятся шаги и наступает тьма.

— Я слышал, его пару раз таскали на «стульчак».