— Думаешь, он будет похож, если напялит пиратскую шапку и начнет махать пластмассовой сабелькой?
Билл осторожно посмотрел, а затем отвел глаза от Луиса.
— Да, пожалуй что, нет. Если только настоящую ему дать. В смысле саблю.
Он сел рядом и какое-то время не отвлекаясь смотрел на площадку. За четыре минуты до конца периода Шейн Хайнс вновь зажег за воротами противника фонарь, а всего через полторы еще одну шайбу забил Джордан Смит. Счет стал «четыре — ноль» — все, игра сделана.
— Ну что, по пиву? — предложил Билл, вставая. — Четвертая победа подряд, в девяти из десяти матчей. Такое было только в триумфальный сезон с девяносто четвертого на девяносто пятый. А я, гадство, за этим только из тюрьмы наблюдал.
— Наверное, неоправданно жестокая кара? — спросил Луис.
— Он не фанат, — поспешил сказать я, видя, как покосился Билл.
— Да и хрен бы с ним.
Мы вышли и взяли три нефильтрованного в пластиковых стаканчиках. К выходу уже тянулась цепочка из разочарованных такой безоговорочной победой «Пиратов».
— Кстати, благодарю за билет, — вставил Билл. — Мне уже такие дела не всегда по карману.
— Нет проблем, — сказал я.
Он выжидательно притих, поглядывая на припухлость в моей куртке, где виднелся бумажник, который я вынул и отсчитал полсотни. Билл бережно свернул купюры и сунул их в карман джинсов. Я уже собирался начать расспросы насчет Меррика, когда со стороны площадки громыхнуло — гол, причем явно в пользу «Соколов».
— Тьфу, б…во! — вскинулся Билл. — Сглазили, что ушли.
Пришлось вернуться на места и дожидаться начала третьего периода; по крайней мере это время Билл с охотой рассказывал, как ему «отдыхалось» в строгаче. Из общего режима в строгий переводили в основном тех, кто проявлял особо буйный нрав, был склонен к побегу или же представлял угрозу для других сидельцев. Иногда строгач служил формой наказания тем, кто нарушил тюремный уклад или у кого обнаружились запрещенные предметы. В штате Мэн тюрьма строгого режима открылась в 1992 году в Уоррене. Она насчитывала сотню одиночных камер с максимальной изоляцией. С закрытием в первые годы нынешнего века Томастонской тюрьмы штата вокруг «супермакса», подобно крепости вкруг цитадели, постепенно выросла тюрьма на тысячу двести заключенных.
— Мы как раз в одно и то же время тянули с Мерриком строгача, — вспоминал Билл. — Я сидел двадцатку за кражу со взломом. Нет, вы представляете? За кражу. Двадцатку. Убийцы, драть их лети, получают меньше. Туда меня копы упекли знаете за что? За то, что у меня нашлась отвертка с куском проволоки. А я всего-навсего радио хотел себе смастырить. А они мне: «Ага, к побегу готовился», и р-раз строгача! И там у меня пошло наперекосяк: копа я ударил. Он меня довел. Ну вот и пришлось сроком расплачиваться. Копы гребаные. Ненавижу.
Тюремную охрану сидельцы по привычке называли тоже «копами». А впрочем, они ведь тоже часть правоохранительной системы, такая же как полицейские, прокуроры или судьи.
— Вы-то небось строгача изнутри и не нюхали? — спросил Билл.
— Нет, — честно признался я. Тюрьма строгого режима — заведение закрытое фактически для всех, помимо самих заключенных и их охраны, хотя не секрет: порядки там такие, что мало не покажется.
— Худо там, — сказал Билл, и по тому, как он это произнес, я понял, что не услышу от него какую-нибудь разудалую, расписную страшилку о тяготах бывшего бедняги-страдальца. Втюхивать он ничего не собирался, а просто хотел, чтобы его кто-нибудь выслушал.
— Воняет там: говно, кровь, блевота. И на полу, и на стенах. Зимой снег под двери надувает. Параши гремят не смолкая, а это, я вам доложу, нечто. Никак от этого не оградиться. Пробовал было втыкать сортирную бумагу в уши, чтобы хоть как-то звук глушить, — думал, с ума сойду. Двадцать три часа в сутки сидишь взаперти, на один час выгоняют в загон — так называемый «прогулочный двор»: два метра в ширину, десять в длину. Знаю назубок, за пять лет вымерял досконально. Свет не гаснет круглые сутки. Телевизора нет, радио тоже, только шум параш да лампы горят. Зубную щетку иметь, и ту не полагается. Выдают какую-то пластмассовую бздюльку на палец, а что с нее толку.