— Я бы так не сказал, — ответил он. — Они спрашивали, я отвечал, от сих до сих, не больше. Не думайте, что вам удастся выспросить что-то такое, чего не удалось им.
— А в чем был у Клэя интерес к Галааду? — спросил я, памятуя о том, что необходимо удерживать внимание Дубуса. Он хоть и сонный и таблеток наглотался, но все же еще начеку.
— Он хотел знать, как там все обстояло. Я рассказал ему, ничего не скрыл. Мне и утаивать нечего. И за наши общие деяния мне не стыдно. Это все было, — он скорчил неприязненную мину, — превратно понято, неверно истолковано. Выставлено инакой стороной, совсем не той, какой надо.
— Так ведь дети гибли, мистер Дубус.
Он кивнул:
— Это да, это точно. Худо. Такого не должно было произойти. Хотя речь шла лишь о младенцах, а времена у нас тогда были тяжелые. Можно сказать, легко отошли, блаженненькие.
— Один из тех младенцев, как я понимаю, был заколот вязальной спицей. Как-то не очень вяжется с понятием блаженства, вам не кажется?
— Вы меня судите, сэр?
Он злобно на меня покосился, дрожью рук выдавая растущий гнев, который безуспешно пытался унять.
— Да кто я такой, чтобы судить.
— Вот это верно. Потому мы с доктором Клэем и поладили: он меня не судил.
Дэниел Клэй когда-нибудь заговаривал с вами о своих подопечных детях?
— Нет. — В чертах старика шелохнулось что-то неприятное. — Хотя я пробовал. Но он не повелся. — Мейсон хихикнул.
— Сколько раз он сюда приезжал?
— Два или три, насколько мне помнится. И в тюрьму ко мне тоже приезжал, но только разок.
— У вас все было сугубо по-деловому? В смысле, вопрос-ответ, не более?
— Точно так.
— И все же он подарил вам одну из своих картин. А я слышал, он на этот счет был очень разборчив: кому дарить, а кому нет.
Дубус заерзал в своем кресле. Опять дернулся поплавком кадык, а мне невольно вспомнилось, как всасывал воздух в зубное дупло Энди Келлог. И то, и другое в равной степени указывало на стресс.