Но контроль постепенно становился более жестким и всепроникающим. Вместе с ним наступала потеря свободы на всех фронтах: в словах, поступках, в работе и получении информации. Общенациональная система слежки, получившая название «Комитеты по поддержанию порядка», была организована на всех промышленных предприятиях, в деревнях и жилых кварталах. Членами этих комитетов стали общественники, очень активные, назойливые, шумные и сующие нос не в свое дело типы, ставшие теперь соучастниками репрессий режима. Комитеты следили за всеми — не только за политически подозрительными и за мелкими правонарушителями. Помимо всего прочего, режим пригвоздил каждого жителя Китая к фиксированному, не подлежащему смене месту работы и жительства. Это было сделано с помощью регистрационной системы (ху-гоу). Эта регистрация началась в июле 1951 года и вскоре обрела силу железного закона.
Тактику и стратегию «подавления контрреволюции» правительство использовало в борьбе с разного рода неполитическими нарушениями, такими как обычный бандитизм, разбой, убийства, грабежи, азартные игры, торговля наркотиками и проституция («освобожденные» проститутки были организованы в бригады подневольного ручного труда). Благодаря феноменальной организации и беспощадности эти акции имели чрезвычайный успех. К концу 1952 года торговля наркотиками практически была искоренена, точно так же как и бордели.
Мао постоянно повторял, что его убийства «были чрезвычайно необходимыми». «Но это средство обеспечивает усиление власти только при правильном применении».
За время правления Мао были казнены очень многие китайцы, но известно всего о двух иностранцах, разделивших их судьбу, — об одном итальянце, Антонио Риве, и об одном японце по имени Рюити Ямагути. Обвинение было нешуточным — подготовка убийства Мао выстрелом из миномета 1 октября 1950 года, во время национального праздника на площади Тяньаньмынь. Эти двое были арестованы за несколько дней до праздника вместе с несколькими другими иностранцами. Десять месяцев спустя, 17 августа 1951 года, этих двоих провезли по улицам Пекина в открытых джипах и публично расстреляли недалеко от Небесного Моста. На следующий день сообщение о казни появилось в «Жэньминь жибао» под заголовком: «Дело американских шпионов, замышлявших вооруженный мятеж». В статье содержались намеки на то, что покушение было организовано помощником американского военного атташе полковником Дэвидом Барреттом.
Для каждого, а тем более для иностранца, совершить покушение на Мао в такой день, как национальный праздник, когда усилены все меры безопасности, в толпе из сотен тысяч хорошо организованных и бдительных китайцев, не говоря о 10 тысячах милиционеров и 10 тысячах солдат, было абсолютно невыполнимой задачей. Кроме того, Дэвид Барретт, предполагаемый организатор покушения, покинул Китай за много месяцев до 1 октября 1950 года. Два десятилетия спустя Чжоу Эньлай извинился весьма своеобразным способом за прежнее обвинение, пригласив Барретта вернуться в Китай. Это было косвенным признанием того, что обвинение было сфабрикованным.
Увязывание покушения с именем Барретта позволило возбудить в стране антиамериканские настроения, которые до этого были не так сильны, как того хотелось бы властям. Дутое обвинение использовалось также для того, чтобы очернить другую главную мишень Мао — Римско-католическую церковь, один из ведущих иностранных представителей которой, итальянец Монсиньор, также был арестован. В то время в Китае насчитывалось 3,3 миллиона католиков. Мао очень интересовался Ватиканом, особенно его способностью добиваться преданности, невзирая на государственные границы, а итальянские гости Мао неоднократно отмечали, что их засыпали вопросами о природе папской власти. Цепкость и эффективность католической организации лишали покоя режим, который использовал мнимое покушение для того, чтобы отнять у католической церкви ее учреждения, включая школы, больницы и детские приюты. В ходе оглушительной кампании клеветы католические священники и монахини были обвинены во множестве гнусных действий — от обычных убийств и каннибализма до медицинских опытов на детях. Сотни китайских католиков были казнены, а иностранные священники подвергались физическому насилию.
В целом религиозные и квазирелигиозные организации были объявлены реакционными и подавлены или же поставлены под неусыпный контроль. Почти все иностранные священники были высланы из страны вместе с многими иностранными бизнесменами. Таким образом, Китай оказался практически очищенным от иностранного некоммунистического элемента к 1953 году. Само собой разумеется, что некоммунистическая иностранная пресса, так же как и слушание иностранного радио, была запрещена.
«Кампания по подавлению контрреволюционеров» продолжалась чуть больше года, хотя обыденные, изо дня в день, преследования беспрерывно продолжались и после этого. Теперь Мао сосредоточил свое внимание на пристальном контроле за сохранностью государственных финансов, он хотел быть уверенным, что деньги, которые государство выжимает из народа, не попадут в частные руки. В конце 1951 года он начал проведение кампании, известной под названием «Три анти-» — антикоррупция, антибюрократизм и антирасточительство — и направленной соответственно против хищений, растрат и «бюрократизма» (имелась в виду волокита, а не бюрократия как таковая). Главной ее целью было запугивание всех и каждого, кто имел доступ к государственным деньгам, для того чтобы не возникало желания класть эти деньги в свой карман. Предполагаемых расхитителей назвали «тиграми». «Больших тигров», уличенных в хищении суммы больше 10 тысяч юаней, приговаривали к смерти.
Так как коррупция была бичом режима националистов, кампания была встречена в обществе с непритворным одобрением. Многие думали, что коммунисты решили всерьез искоренить коррупцию. Правда, народ не понял, что, хотя после этой кампании охотников запускать руку в государственный карман действительно поуменьшилось, деньги, которые благодаря этому скапливались в казне, никто не собирался расходовать в интересах этого самого народа.
Мао наложил тяжелую руку на то, что в действительности стало теперь его деньгами. Он бомбардировал министров правительства, провинциальных и военных руководителей телеграммами, в которых требовал ловить «больших тигров», устанавливая при этом квоты: «Вероятно, нам придется казнить до нескольких десятков тысяч расхитителей в стране, чтобы решить проблему». Он устроил соревнование между провинциями — кто больше расстреляет, угрожая при этом: «Тот, кто не подчинится этим требованиям, тот либо бюрократ, либо сам является расхитителем».
По предписанию Мао, методы разоблачения тех, кого режим называл преступником, оставались все теми же — «чистосердечное признание и донос». Таким способом было просеяно и отфильтровано около 3,83 миллиона чиновников (и еще больше военнослужащих). Хотя в этом случае публичные пытки не поощрялись, тем не менее в некоторых местах к ним прибегали, о чем информировали Мао. Русские, работавшие на строительстве железной дороги в Маньчжурии, говорили, что слышали крики («будто из японских жандармских застенков»), доносившиеся из расположенных рядом официальных учреждений. Оказалось, что это кричали их китайские коллеги, которых «допрашивали» с помощью расщепленных стволов бамбука, в которых им зажимали мошонки.
В конце концов выяснилось, что чиновников, которым можно было бы прилепить ярлык «большого тигра», оказалось не слишком много, но Мао достиг своей цели — посеял страх. Отныне мало кто осмеливался воровать казенные деньги.
Что же касается второй мишени кампании, растрат, то здесь кампания скорее привела к потерям, нежели к выигрышу. Заставляя квалифицированных служащих и технический персонал присутствовать на тянувшихся бесконечной многомесячной чередой митингах, коммунисты лишили экономику нужных ей кадров. 14 февраля 1952 года из Тяньцзиня докладывали, что объем торговли уменьшился наполовину, банки прекратили предоставлять кредиты, а частные бизнесмены не осмеливаются покупать товары. Промышленное производство падало, снизились налоговые поступления, надвигался экономический спад. В Маньчжурии промышленное производство уменьшилось вдвое. В действительности сама репрессивная система была главным источником растрат. Один бельгийский священник подсчитал, что его допрашивали — без всякого результата — более 3 тысяч часов в течение трех лет. В допросах принимали участие не меньше трех-четырех человек, занятых полный рабочий день (что составило не меньше 10 тысяч человеко-часов), не говоря уже о громадном расходе дефицитной бумаги.
В январе 1952 года, вскоре после того, как началась кампания «Три анти-», Мао приказал развернуть параллельно ей еще одну кампанию, названную «Пять анти-». На этот раз на прицеле оказались: взяточники, лица, уклонявшиеся от налогов, расхитители государственной собственности, мошенники и похитители экономической информации. Кампания была направлена против частных бизнесменов, чья собственность еще не была конфискована и которых запугиванием решили отучить от дачи взяток и уклонения от налогов. Один из высокопоставленных чиновников того времени оценивает число самоубийств в тот период цифрой 200–300 тысяч человек. В Шанхае так много людей кончали с собой, бросившись из окна небоскреба, что в народе их прозвали «парашютистами». Один очевидец удивлялся: почему люди выбрасываются из окон вместо того, чтобы прыгнуть с моста в реку? Он сам решил, что тем самым самоубийцы хотели обезопасить свои семьи: «Если вы прыгнете в реку Хуанпу и вас выловят, то коммунисты не получат труп, а вас обвинят в том, что вы хотели бежать в Гонконг, и от этого пострадает ваша семья. Поэтому самое лучшее — это действительно выброситься из окна на улицу».
К маю 1953 года, когда Мао довел свои кампании до конца, он добился того, чего хотел, а именно запугал людей до такой степени, что они действительно перестали зариться на государственные деньги. Коммунистическое руководство на самом деле не стало коррумпированным, в том смысле, что оно не брало взяток, но зато ему были предоставлены права на привилегированный жизненный уровень. Эти привилегии были до мелочей регламентированы в зависимости от положения, занимаемого в коммунистической иерархии.
Сам Мао обычным способом не расхищал государственные деньги, как более мелкие диктаторы, которые держат свои личные счета в швейцарских банках. Но так было просто потому, что Мао не приходилось опасаться потери власти. Он позаботился о том, чтобы такой черный день в его жизни никогда не наступил. Он не расхищал, он просто обращался с государственными деньгами как со своими собственными и использовал их как хотел, невзирая на нужды населения и преследуя каждого, кто считал, что расходовать деньги можно было бы и по-другому. Что касается личного образа жизни Мао, то он вел поистине королевскую жизнь и очень недешево обходился государственной казне. Это коррумпированное поведение проявилось сразу же после того, как Мао покорил Китай.
Мао жил за непроницаемой стеной секретности, поэтому очень немногие знали о его образе жизни и о его окружении. Никто не знал точно, где он живет и где в данный момент находится (он редко появлялся на публике). Даже своему ближайшему окружению он не давал очевидных свидетельств своей роскошной жизни. У него не было тяги к внешней роскоши, он не стремился обладать вещами, которые обычно связывают с роскошью, — например, золотые краны в ванной, антиквариат, картины, обширный гардероб, изящная мебель. Но это не означает, что он как-то ограничивал себя в желаниях. В действительности Мао ежедневно и ежечасно потакал каждому своему капризу.
Мао любил виллы. За двадцать семь лет его правления для Мао было построено свыше пятидесяти имений, из них не менее пяти в самом Пекине. Во многих из них он так и не побывал. Эти имения строились на огромных земельных участках и в самых живописных местах. Во многих красивых местностях для имения Мао отгораживались целые горы (как Юйцюаньшань в пригороде Пекина) или длинные цепи озер (как, например, знаменитое Западное озеро в Ханчжоу). В таких местах уже находились старинные виллы, многие из которых были настоящими архитектурными жемчужинами. Эти виллы сносились, а на их месте проектировали и под надзором сотрудников сил безопасности строили новые, более крупные и комфортабельные здания во вкусе Мао. Эти целенаправленно возведенные дома имели пуленепробиваемые, неуязвимые для бомб стены и крыши, а под землей, как правило, строили атомное бомбоубежище. Большая часть вилл была построена по одному и тому же плану: два флигеля — один для Мао, второй для его жены. Флигели соединялись огромной гостиной в центре. Все виллы были одноэтажными, так как Мао боялся, что его могут загнать в ловушку на более высоком этаже.
Эти одноэтажные здания отличались большой высотой, соответствуя по высоте двух- и трехэтажным домам, — это делалось для того, чтобы угодить склонности Мао к величественным сооружениям. Одна такая вилла, построенная в окрестностях Нанкина, имела высоту 50 футов. Это одноэтажное здание было похоже на чудовищной величины серый ангар. Когда после смерти Мао многие из вилл были переделаны в гостиницы, в них были такие широкие коридоры, что даже после того, как вдоль обеих стен были устроены большие номера, посередине оставался проход вполне достаточной ширины.
Строительство первой новой виллы для Мао началось в 1949 году, в то время, когда Мао входил в Пекин. За первой последовали другие, строившиеся уже во время кампании «Три анти-». Одна из этих вилл, законченная в 1954 году, находилась возле Бэйдайхэ, на восточном побережье. В начале века там был приморский курорт, а на его территории располагались 600 вилл. Многие из них отличались большими размерами и изяществом, но ни одна не пришлась Мао по вкусу, и ни одна не соответствовала требованиям безопасности, поэтому в этом изумительном по красоте анклаве был поставлен огромный уродливый дом, из окон которого открывался некогда замечательный вид на морской берег, пляжи и прибрежные холмы с поросшими пышным лесом склонами. Холмы теперь были изрыты бункерами и подземными туннелями. Участок берега был закрыт для всех, кроме горстки избранных.