Но Мао продолжал удерживать Ван Мина. Владимиров записал: «…Докторам велели сказать, что… Ван Мин не сможет перенести напряжение, связанное с перелетом. Экипаж долго задерживал вылет, но Мао оставался непреклонным».
20 октября прибыл еще один самолет. Он оставался в Яньане четверо суток и вылетел обратно с несколькими русскими разведчиками, но снова без Ван Мина. Повидавшись с доктором Орловым, Владимиров записал примерно следующее: «Ван Мин разрыдался… Он… все еще не может ходить… друзья его покинули. Он совершенно одинок в полном смысле этого слова…» Минуло уже два года с тех пор, как у него начались проблемы со здоровьем, и девятнадцать месяцев со времени начала отравления. Все эти долгие страшные дни его жена преданно за ним ухаживала, неизменно демонстрируя спокойствие и дружелюбие. Но однажды, закрывшись в комнате, она дала выход сдерживаемым эмоциям. Ее сын рассказал нам, что как-то раз он застал ее бьющейся в истерике на земляном полу. Она прижимала к лицу полотенце, чтобы заглушить рыдания. Мальчик был слишком маленьким, чтобы понять, что происходит, но неприятная сцена осталась в его памяти на всю жизнь.
В Яньане, по словам доктора Y, многие знали, что Ван Мина отравили ртутью и что кто-то настойчиво пытается его убить. Слухи быстро распространились, причем не только среди партийных деятелей, но и среди рядовых членов партии, имевших связи среди медицинского персонала. Очень много людей подозревали правду, и Мао почувствовал, что должен уничтожить подозрения на корню. А это означало, что Ван Мин должен публично отречься от обвинений.
1 ноября 1943 года, через неделю после отлета второго российского самолета, Мао созвал высших партийных чиновников на важное совещание. Ван Мин отсутствовал. Главным свидетелем был старый ветеран, которого специально доставили из-под ареста, чтобы тот сказал, что около года назад жена Ван Мина поведала ему об отравлении ее мужа и намекнула, что подозревает в этом Мао. Жена Ван Мина горячо опровергала это утверждение. 15 ноября она написала Мао и Политбюро, что ни она, ни ее муж никогда не имели подобных мыслей и не испытывают к Мао ничего, кроме благодарности. Дело об отравлении было формально закрыто.
Удивительно, до какой степени Мао позволял себе не повиноваться воле Сталина. Москва не могла просто так постоянно отправлять самолеты в Яньань. Более того, вокруг русских в Яньане стали происходить странные вещи. Их радиостанция неожиданно сломалась, причем явно не без помощи со стороны. Их собаки, которых они привозили с собой для обеспечения безопасности сигнализации, а также для защиты от волков, были обнаружены застреленными. Мао осмеливался на подобные выходки, потому что знал, что необходим Сталину. Именно в этот период, в октябре 1943 года, Сталин сказал американцам, что со временем вступит в войну с Японией. Поставки в Китай русского оружия значительно возросли.
Когда Димитров 17 ноября 1943 года снова телеграфировал Мао о необходимости отправить в Россию Ван Мина, Мао не ответил. Димитров 13 декабря написал Ван Мину, и тон его письма был непритворно грустным. Начав с сообщения о том, что с дочерью Ван Мина, которую удочерили Димитровы, все в порядке, он написал: «Что касается Ваших партийных дел, постарайтесь урегулировать их сами. Вмешиваться отсюда не представляется целесообразным».
Однако Сталин решил, что Мао следует предостеречь. Через некоторое время, 22 декабря, он поручил Димитрову написать Мао необычную телеграмму, в которой было изложено следующее: «Само собой понятно, что после роспуска Коминтерна[76] никто из его бывших руководителей не может вмешиваться во внутренние дела компартий. Но… не могу не сказать Вам о той тревоге, которую вызывает у меня положение в Китайской компартии… Я считаю политически ошибочным курс на свертывание борьбы с иноземными оккупантами Китая, а также и замечающееся отклонение от политики единого национального фронта».
Сказав, что он имеет «подозрения» относительно главы разведки Мао — Кан Шэна, который «помогает врагу», Димитров перешел к вопросу о том, что «кампания, ведущаяся для изобличения» Ван Мина (и Чжоу Эньлая), тоже «неправильна».
А начал телеграмму Димитров с недвусмысленного сообщения об Аньине: «Что касается Вашего сына, я устроил так, что его зачислили в Военно-политическую академию… Он талантливый молодой человек, и я не сомневаюсь, что Вы найдете в нем надежного и хорошего помощника. Он передает Вам привет».
Димитров не сказал ни слова о давно откладываемом возвращении Аньина в Китай. А упоминание его имени рядом с именем Ван Мина было самым простым и ясным способом дать понять Мао, что его сын является заложником.
Когда Владимиров в январе 1944 года перевел телеграмму Димитрова Мао, его первой реакцией было демонстративное неповиновение. Он немедленно написал ответ. Это было резкое и дерзкое возражение по всем пунктам.
1. Мы не уменьшили борьбу против японских оккупантов. Даже наоборот…
2. Наша линия относительно сотрудничества с «националистами» осталась неизменной…
3. Наши отношения с Чжоу Эньлаем хорошие. Мы не собираемся отрезать его от партии. Чжоу Эньлай делает большие успехи.
4. Ван Мин участвовал в разных антипартийных мероприятиях.
5. Заверяю вас и могу гарантировать, что Китайская коммунистическая партия любит и глубоко уважает товарища Сталина и Советский Союз…
6…Ван Мин не достоин доверия. Он уже был однажды арестован в Шанхае. Многие люди отмечали, что, когда он был в тюрьме, он признавал свое членство в коммунистической партии. После этого он был освобожден[77]. Также говорили о его подозрительных связях с П.А. Мифом [репрессированными в СССР].
Кан Шэн — человек достойный доверия…