В награду Красному профессору Мао пожаловал множество ключевых постов, включая должность вице-президента Военного совета. Мао также нашел для тридцатидвухлетнего холостяка симпатичную и очень кокетливую невесту, двадцатитрехлетнюю медсестру, отец которой был старым приятелем Мао. А осчастливив номинального лидера партии Ло Фу маленькой симпатичной супругой, Мао затянул «красную нить» вокруг еще одного полезного функционера, заполучив двух жизненно важных союзников. Мао обожал сватовство и всегда был проницательным в сердечных делах, особенно с сексуально нераскрепощенными людьми.
Теперь Мао приступил к дискредитации Ван Мина. Между тем Москва особенно непреклонно относилась к тем, кто позволял себе поколебать единство партии, да и от Ван Мина, если напасть на него открыто, можно было ожидать ответного удара. Поэтому Мао прибегнул к своему старому трюку — затягивал пленум ЦК до тех пор, пока Ван Мин и другие ключевые оппоненты уехали, не став дожидаться нападок Мао.
Мао затянул пленум почти на два месяца, сделав его самым длинным в истории, даже несмотря на то, что он проводился в разгар национального кризиса, во время которого не только Ухань, но и последний главный порт националистов Кантон попал к японцам. Коммунистические базы за пределами захваченных японцами территорий также находились под угрозой. Тревожные сообщения поступали непрерывным потоком: «Создалась экстренная ситуация. Пожалуйста, необходимо скорейшее возвращение Пэн Дэхуая». Однако Мао отказывался отпускать военных командиров, пока не добился своих целей.
Чан Кайши переместил свою столицу в Чунцин, в глубь территории, где он назначил на 28 октября Национальную ассамблею, которую Ван Мин должен был посетить. Мао намеренно затянул пленум до времени, когда Ван Мину следовало отбыть в Чунцин, — ту же уловку он использовал в 1929 году, чтобы наложить руку на коммунистическую провинцию Фуцзянь.
Чтобы максимально продлить события, Мао настоял, чтобы каждый член Политбюро произнес две практически одинаковые речи: одну перед Политбюро, другую перед пленумом. Он сам оттягивал свой политический доклад две недели, и все это время участники должны были ждать. Когда же Мао в конце концов начал доклад, то был чрезвычайно многословен, а если учесть к тому же его привычку по утрам очень поздно вставать, его выступление заняло не меньше трех дней.
К концу октября 1938 года все самые сильные оппоненты Мао — Чжоу, Сян Ин, Бо Гу и Ван Мин — покинули город. После их отъезда Мао со всей мощью обрушился на них, и в первую очередь на Ван Мина, за то, что они «выполняли приказы Чан Кайши», и даже за кровавые расправы в советских районах, происходившие перед Великим походом, хотя Ван Мина там и вовсе не было.
В отсутствие основных противников Мао навязал пленуму свою политику: агрессивное расширение советских районов, если необходимо, продолжение войны с войсками Гоминьдана. Так Мао впервые открыл свои намерения. За японскими позициями было много войск националистов, и они соперничали с коммунистами за территорию. До этого времени политика заключалась в уклонении от столкновений с ними, и ее приоритетом был союз с Чаном. Мао на словах выражал полное согласие с этой тактикой, а пока Ван Мин присутствовал на пленуме, называл Чан Кайши «великим лидером», твердо стоял за передачу новых пограничных районов под контроль центрального правительства и пообещал «нацелить каждое орудие на японцев». Он даже провозгласил: «Китайская нация встала! Длившийся больше ста лет период постоянного запугивания, оскорблений, вторжений и угнетения завершен!» Это было очень похоже на слова, которые он произнес во время основания коммунистического Китая в 1949 году. Тогда он тоже сказал: «Китайцы встали». Изречение 1949 года часто цитируется и считается первым. На самом деле это не так. Более того, когда Мао впервые использовал эту фразу, Китай, по его словам: «находился под лидерством мистера Чана».
После ухода Ван Мина Мао сказал партийной верхушке, что генералиссимус является их основным врагом и что они должны немедленно начинать подготовку к захвату власти. Красная армия должна нанести удар по войскам националистов, которые стоят у нее на пути. Это был судьбоносный приказ для верхнего эшелона: «Чан остается вашим врагом номер один. Вы можете открывать огонь по армии Чана».
Одним из главных сторонников этого подхода был будущий председатель КНР Лю Шаоци, создавший подпольную сеть в Северном Китае. Лю дважды был в России, где жил подолгу и общался с одной из близких подруг Ленина, Ларисой Рейснер. Будучи человеком достаточно дальновидным, Лю разделял упрямую стратегию Мао, направленную на взятие власти. Сразу после пленума Мао назначил его партийным руководителем обширной территории на востоке Центрального Китая, где действовала Н4А, а значит, и начальником Сян Ина и Н4А.
Мао также заручился поддержкой Пэн Дэхуая, заместителя командира 8ПА, который отчетливо видел, что гражданская война неизбежна, если красные собираются расширять свою территорию или даже останутся на тех же местах. Чжу Дэ, командир 8ПА, двигался вперед. Мао обеспечил своей политике поддержку всех командиров красных сил.
Поскольку его стратегия нарушала инструкции Сталина, Мао боялся, что новости могут просочиться к Ван Мину, а через него в Москву. Поэтому он приказал держать его речи в секрете. Чтобы заткнуть рты слушателям, Мао произвел две предупредительные «дисциплинарные революции», запретившие кому бы то ни было раскрывать секреты другому лицу внутри или вне партии. Это означало, что участники не могли сказать своим коллегам, даже тем, кто присутствовал в начале пленума, что Мао приказал начать гражданскую войну против националистов. И никто не осмелился рассказать Ван Мину о нападках Мао на него.
Чтобы соткать одеяло страха, Мао вполне мог положиться на своего последнего непопулярного руководителя службы безопасности Кан Шэна. В России Кан Шэн наблюдал за чисткой сотен китайцев, многие из которых подверглись пыткам, были убиты или замучены в ГУЛАГе. Он был заместителем Ван Мина в делегации КПК в Коминтерне и подражал ему во всем. Когда эти двое впервые прибыли в Яньань, Кан учил участников тренировочных сборов службы безопасности скандировать «Да здравствует гениальный руководитель нашей партии товарищ Ван Мин!». Но Кан быстро понял, что Мао оказался победителем, и переметнулся на его сторону. Теперь Кан поручился за Цзян Цин, что позволило Мао на ней жениться и укрепило связь между ним и председателем. Мао назначил его руководителем всех разведывательных и контрразведывательных органов КПК и даже доверил подбор собственных личных охранников.
Именно в Яньань, полностью контролируемый Мао, Ван Мину было приказано прибыть после сессии Национальной ассамблеи в Чунцине. Он был назначен главой отдела единого фронта. Этот пост изначально являлся важным, но очень скоро оказался чисто номинальным. Свидетель вспоминает, как однажды встретил Ван Мина на улице. Тот шел «склонив голову, тяжелыми шагами, погруженный в собственные мысли». Но Ван Мин не был смещен открыто, поскольку его связи с Москвой оставались крепкими. И для среднего члена партии он оставался одним из лидеров и сохранил свою популярность. Многие вспоминают о нем как о хорошем ораторе, чьи речи всегда были живыми и воодушевляющими. Молодежь его любила. Мао оратором не был. Ван Мин оставил свое дело незаконченным.
Начиная с 1939 года Мао приказал партии занять агрессивную позицию по отношению к националистам — за японскими линиями разворачивались широкомасштабные баталии между силами коммунистов и националистов, из которых коммунисты обычно выходили победителями. К началу января 1940 года 8ПА под командованием Чжу Дэ и Пэна выросла до 240 тысяч человек (по сравнению с 46 тысячами в начале войны), Н4А, действующая под командованием Лю Шаоци возле Шанхая и Нанкина, выросла втрое — до 30 тысяч. В тылу японцев возникло много крупных баз. Только база Шаньси — Чахар — Хэбэй, расположенная в 80 километрах от Пекина, контролировала территорию с населением 25 миллионов человек. К этому времени, когда война длилась уже два года и реализм сменил первоначальный патриотический энтузиазм, многие красные лидеры пришли к пониманию и восхищению блеском хладнокровной прозорливости Мао. Пэн Дэхуай в своей речи в феврале 1940 года описывал Мао «мудрым лидером, обладающим политической прозорливостью, который может предвидеть развитие событий и умеет с ними справляться». Именно в этот период Чжоу Эньлай полностью перешел на сторону Мао.
Мао принес много пользы КПК, но ему и в дальнейшем была необходима поддержка Сталина. В течение многих месяцев он скрывал от Москвы свои столкновения с националистами. Он сознался в этом, только когда в июне 1939 года борьба стала серьезной и привлекала к себе все больше внимания, но и тогда он утверждал, что действия коммунистов носят характер самозащиты от настойчивых попыток националистов стереть своих противников с лица земли.
Мао знал, как польстить московской публике. Весной 1939 года Сталин отправил своего ведущего кинодокументалиста Романа Кармена в Яньань, чтобы заснять Мао. Когда Кармен прибыл, Мао оставил на своем столе открытую книгу Сталина, потом долго позировал перед камерой, делая вид, что читает эту книгу с большим портретом автора на обложке. Он поднял тост за Сталина, сказав, что единственное место в мире, куда он хотел бы поехать, — это Москва, да и то только для того, чтобы увидеть Сталина. Когда он вечером прощался с Карменом, он спросил, в какой стороне находится Москва, Мао долг смотрел в этом направлении, глубоко вздохнул и надолго замолчал. «А с какой теплотой Мао говорит о товарище Сталине!» — писал Кармен[62].
Мао заставлял своих людей в Москве превозносить его и унижать врагов. Он постарался, чтобы посланники КПК в Москве являлись его союзниками: сначала Красный профессор, потом Жэнь Биши. Когда он начал новый курс по отношению к Чану, игнорирующий приказы Сталина, он отправил череду дополнительных эмиссаров, начиная с Линь Бяо, который отправился в Россию в конце 1938 года для лечения от пулевых ранений. Линь был подстрелен националистами, когда на нем была форма пленного японца — его ошибочно приняли за врага.
Линь взял с собой только те документы, которые Мао хотел показать Москве, поэтому Сталин оставался в неведении относительно махинаций Мао и действительной проводимой им политики. Линь неизменно изображал Мао «твердым, решительным и принципиальным вождем КПК», называл Чжоу «жуликом», а Чжу Дэ «бывшим жандармом» и «чужаком».
За Линь Бяо в 1939 году последовал брат Мао Цзэминь, якобы тоже по соображениям здоровья, хотя русские заметили, что в госпитале он не провел ни одного дня. Основной задачей Цзэминя была дискредитация Ван Мина, которого он называл не иначе как «негодяем», обвиняя его в присутствии Сталина, помимо всего прочего, в преувеличении мощи китайской Красной армии — смертельно опасное обвинение. Другой целью брата Мао было принизить роль Ван Мина на предстоящем партийном съезде. Ван Мин должен был сделать второй доклад — организационный. Но Цзэминь заявил Москве, что Ван Мин был не тем человеком, которому можно поручить подобное дело, голословно утверждая, что Ван Мин «никогда не занимался на практике организационной работой». Цзэминь облил грязью и других врагов Мао, таких как Бо Гу и Ли Вэйхань, старых уханьских коммунистических лидеров. Он обвинил обоих в «тяжких преступлениях» и сказал, что их следует вывести из всех руководящих органов. Бо Гу он сравнил с «оппортунистами, троцкистами и бандитами».
Третий дополнительный эмиссар Мао, Чжоу Эньлай, прибыл в Москву вскоре после начала войны в Европе. 14 сентября 1939 года он поступил в кремлевский госпиталь для операции на правой руке, которая плохо срослась после падения с лошади. Чжоу только что перешел к Мао — переход был полным и безусловным, сделавшим его отныне и впредь самым преданным слугой Мао. Он с необычайным рвением работал на Мао, сказал русским, что лидеры КПК «считают, что Мао следует избрать генсеком». Он заверил Москву, что позиция КПК остается прежней, что для партии «война против японцев стоит выше всего прочего» и что партия выступает за единый фронт сил КПК и Гоминьдана. Он подробно уточнил вопрос увеличения коммунистических сил и расширения коммунистической территории, снабдив свой рассказ серией явно преувеличенных заявлений. В частности, он сообщил, что 8ПА провела не больше и не меньше как 2689 сражений против японцев. Число членов партии с начала войны «увеличилось в семь раз и достигло 498 тысяч человек».