Эти же кадры выступали и в роли тюремщиков, держа крестьян взаперти в их деревнях. 19 августа 1958 года Мао еще больше ограничил какие-либо передвижения внутри страны без разрешения людей, которых он называл «скитающимися повсюду бесконтрольно». Традиционной возможности спастись от голода, перебравшись в местность, где он свирепствует меньше, которая долгое время оставалась нелегальной, теперь был положен конец. Один крестьянин оценивал сложившуюся ситуацию хуже японской оккупации: «Даже когда пришли японцы, — рассказывал он, — мы все же могли уйти от них. Но в тот год [1960]… мы были просто обречены сидеть взаперти в доме и ждать смерти. Моя семья состояла из шести человек, и четверо из них умерли…»
Еще одной функцией низовых кадров была борьба с попытками крестьян «воровать» свой собственный урожай. Повсеместно распространились наводящие ужас наказания: одних людей закапывали живыми, других душили веревками, третьим отрезали носы. В одной деревне четверо запуганных молодых людей были спасены от закапывания заживо, когда уже земля была им по пояс, благодаря отчаянным мольбам их родителей. В другой деревне ребенку отрезали четыре пальца на руке за то, что он съел ложку недоваренного риса. Еще в одной двум подросткам, пытавшимся украсть немного еды, пропустили сквозь уши проволоку и потом подвесили их за эту проволоку на стене. Подобные зверства в тот период времени множились по всей стране.
В качестве составной части «большого скачка» в 1958 году Мао также попытался превратить и города в лагеря принудительного труда путем организации городских коммун. План его состоял в отмене заработной платы и превращении всего общества в барачную систему, где деньги не ходят. Мао не удалось реализовать этот план, потому что система рабства никоим образом не соответствует современным городам, в которых жизнь имеет гораздо больше измерений.
Однако это не значит, что Мао оставил города нетронутыми. Его лозунгом для городов стал: «Сначала производство, жизнь стоит на втором месте». Идеальным городом Мао считал целиком промышленный центр. Стоя в воротах Тяньаньмыни и глядя поверх великолепных дворцов, храмов и пагод, которые тогда во множестве украшали город, он заявил мэру: «В будущем, глядя отсюда, я хочу видеть только трубы заводов!»
Но хуже всего то, что Мао горел желанием снести существующие города в масштабе всей страны и на их развалинах возвести промышленные центры. В 1958 году режим составил список памятников истории в Пекине. В списке этом оказалось 8 тысяч позиций, из которых Мао посчитал нужным оставить только семьдесят восемь. Каждый, кому становилось известно об этом решении, начиная с мэра Пекина, умолял отменить столь масштабное разрушение столицы. В конце концов приказ не стали выполнять столь решительно — до поры до времени. Но все же по настоянию Мао древние городские стены и ворота были разрушены до основания, а их обломками засыпано прекрасное городское озеро. «Я обрадовался, когда услышал, что снесены городские стены Нанкина, Цзинаня и других городов», — сказал Мао. Ему доставляло удовольствие издеваться над деятелями культуры, которые проливали слезы при виде этих бессмысленных разрушений. Множество шедевров китайской цивилизации навсегда исчезло с лица земли.
При каждом возможном случае Мао снова и снова выражал свое отвращение к китайской архитектуре и восторгался европейскими и японскими строениями, которые для него являлись воплощениями достижений милитаристских государств. «Я не могу выносить вид домов в Пекине и Кайфыне [старых столиц]. Насколько прекраснее дома в Циндао и Чанчуне», — заметил он как-то в узком кругу своих приспешников в январе 1958 года. Циндао раньше был германской колонией, а Чанчунь построен японцами в качестве столицы марионеточного государства Маньчжоу-Го. Мао много раз повторял, что эти города «прекрасны».
Мао позволил строительство крайне незначительного числа зданий в китайском стиле. В первые годы его правления было возведено несколько строений в старом китайском стиле, но вскоре их принялись критиковать за их традиционную внешность. Когда к 1959 году возводились новые сооружения в ознаменование десятой годовщины режима, они строились в советском стиле. Они стали единственными постройками маоистской эры, обладающими хоть каким-то подобием эстетики. Все остальные являются заводскими корпусами или зданиями утилитарного назначения и представляют собой просто большие коробки из серого бетона.
Наиболее известным строением из ряда новых сооружений китайской столицы стало здание Всекитайского собрания народных представителей в центре Пекина. В нем Мао намеревался устраивать большие престижные мероприятия, и поэтому он приказал проектировщикам спланировать помещение так, чтобы оно вмещало аудиторию не менее 10 тысяч человек. Здание Всекитайского собрания — сооружение площадью 171 800 квадратных метров — было возведено одним фасадом на площадь Тяньаньмынь, прямо напротив комплекса старого императорского дворца, Запретного города. Решив превзойти всех остальных тоталитарных правителей в гигантизме, Мао дал распоряжение сделать площадь Тяньаньмынь «самой большой площадью в мире, способной вместить митинг в миллион человек». И без того большую площадь в 11 гектаров строители увеличили в четыре раза, снеся при этом много чудесных образцов архитектуры старого города. В результате получилось пустое бетонное пространство, лишенное всякой человеческой теплоты, — антигуманное сердце маоистского режима.
Люди умирали от недоедания и в городах, хотя погребальный звон здесь был менее громким, чем в сельских местностях. Тем не менее большинство городских жителей едва могли выживать на том пайке, который они получали. «Жизнь, похоже, едва теплится, — писал польский обозреватель из Пекина. — У велорикш едва хватает сил нажимать на педали… по улицам медленно движутся десятки тысяч погруженных в кому велосипедистов… во взорах прохожих сквозит уныние и отчаяние». Рацион мяса для городских жителей постоянно сокращался и от 5,1 килограмма на человека в 1957 году упал до чуть больше 1,5 килограмма в 1960-м. Людям было велено употреблять в пищу «пищевые заменители», такие как похожая на зеленую икру субстанция, называемая хлорелла, которая использовала для своего роста мочу и содержала немного протеина. Вскоре после того, как Чжоу Эньлай попробовал и одобрил эту омерзительную массу, она стала основной поставщицей протеина для городского населения.
Голод, который свирепствовал по всей стране, начался в 1958 и продолжался до 1961 года, достигнув своего максимума в 1960 году. В этот год, даже по собственным статистическим данным правительства, жители Китая ежедневно получали с едой не более 1534,8 калории. По подсчетам крупнейшего апологета режима Хань Суиня, городские домохозяйки получали в 1960 году максимум 1200 калорий в день. Для сравнения: заключенным в концлагере Аушвиц (Освенцим) выдавали в день от 1300 до 1700 калорий. При этом жители Китая работали около одиннадцати часов в сутки. Большинство тех, кто не мог найти себе дополнительного пропитания, через несколько месяцев умирали.
Голод довел некоторых людей до каннибализма. Согласно одному исследованию, проведенному уже после смерти Мао (и вскоре прекращенному властью), в уезде Фэнъян провинции Аньхой было зарегистрировано шестьдесят три случая каннибализма только весной 1960 года, включая и тот, при котором супружеская пара задушила и съела своего восьмилетнего сына. Причем положение в уезде Фэнъян было еще не самым ужасным. В одном из округов провинции Ганьсу, где вымерла одна треть населения, каннибализм стал страшной обыденностью. Один из низовых руководителей, потерявший жену, сестру и детей, позднее сказал журналистам: «В нашей деревне многие ели человеческое мясо… Видите этих людей, которые сидят на корточках около здания нашего правления? Многие из них знакомы со вкусом человечины… Люди просто сходили с ума от голода».
Когда все это происходило, в стране в достатке имелось зерно в государственных зернохранилищах, которые охранялись армейскими подразделениями. Часть зерна просто-напросто сгнила. Польский студент видел «тонны гниющих фруктов» на юго-востоке Китая летом и осенью 1959 года. Но приказ свыше гласил: «Ни в коем случае не открывать двери элеваторов, даже если люди умирают с голоду».
В ходе «большого скачка» от непосильного труда и голода, продолжавшегося четыре года, умерло почти 38 миллионов человек[126]. Эту цифру подтвердил второй человек в государстве после Мао — сам Лю Шаоци. Незадолго до окончания голода он сказал советскому послу Степану Червоненко, что умерло уже 30 миллионов китайцев.
Этот голод стал крупнейшим по своим масштабам в XX столетии — да во всей писаной истории человечества. Мао недоеданием и непосильным трудом обдуманно довел десятки миллионов людей до смерти. В два критических года — 1958 и 1959 — один только экспорт зерна, который составлял 7 миллионов тонн, эквивалентных более чем 840 калориям в день из расчета на 38 миллионов человек, являл собой мерило жизни и смерти. И это только одно зерно; сюда не включены поставки мяса, подсолнечного масла, яиц и другого продовольствия, которые продолжали идти на экспорт в больших количествах. Если бы это продовольствие не экспортировалось (а вместо этого было распределено в соответствии с гуманитарными критериями), скорее всего, ни один человек в Китае не умер бы от голода.
Мао на самом деле допускал и гораздо большее число смертей. Хотя бойня и не входила в его расчеты в период «большого скачка», он был более чем готов к мириадам смертей как его последствиям и даже намекнул высшему эшелону своих приспешников, что им не следует быть чересчур шокированными, если это произойдет. На партийном съезде в мае 1958 года, который запустил «скачок», он сказал своим слушателям, что им не только не следует бояться, но, наоборот, активно принимать, если люди будут умирать в результате политики партии. «Разве не было бы пагубным, если бы Конфуций еще жил в наше время?» — задавал он вопрос. Даосский философ Чжуан-цзы, сказал он, «был прав, когда праздно проводил время и распевал, когда умирала его жена». «Смерть, — говорил Мао, — должно преодолевать весельем… Мы являемся диалектиками и поэтому не можем не сделать выбор в пользу смерти».
Эта пустословная, хотя и дьявольская по своей сути «философия» была доведена до низовых работников партийного аппарата. Когда в уезде Фэнъян провинции Аньхой одному из таких низовых деятелей показали трупы людей, погибших от истощения и изнеможения, он почти слово в слово повторил то, что слышал от Мао: «Если бы люди не умирали, Земля была бы не в состоянии нести их! Человек живет и потом умирает. Кто же не смертен?» Даже скромные поминки по умершим были запрещены, поскольку Мао сказал, что смерть должна радовать.
Мао усматривал практическую пользу в массовых смертях. «Умершие приносят нам выгоду, — говорил он высшему эшелону власти 9 декабря 1958 года. — Они могут удобрять почву». Поэтому крестьянам было велено сажать зерно на участках для погребения, что причиняло тем немалые страдания.
Мы можем с уверенностью сказать, каким количеством людей Мао не боялся пожертвовать. Будучи в Москве в 1957 году, он заявлял: «Мы готовы принести в жертву 300 миллионов китайцев ради победы мировой революции». Это была примерно половина населения тогдашнего Китая. И в самом деле, на партийном съезде 17 мая 1958 года он сказал: «Не раздувайте вы все эти страхи насчет мировой войны. Самое большее — умрет сколько-то народу… Сгинет половина населения — такое уже бывало несколько раз в китайской истории… Это даже хорошо, если исчезнет половина населения, неплохо, даже если исчезнет одна треть…»
И о военной ситуации Мао думал теоретически. 21 ноября 1958 года, обсуждая в узком кругу приближенных проекты интенсификации труда, вроде оросительных систем и домашнего производства «стали», он вроде бы мельком заметил в этом контексте, что множество крестьян, живя впроголодь и работая на износ, погибнет, сказав: «Работая таким образом, реализуя все эти проекты, половина Китая вполне может умереть. Пусть даже не половина, одна треть или одна десятая — 50 миллионов — умрет». Испугавшись, что его слова шокируют присутствующих, он постарался увернуться от своей личной ответственности за это. «50 миллионов смертей, — продолжал он, — за это меня могут выгнать, или я сойду с ума… но если вы настаиваете, я все же позволю вам пойти на это, и вы не должны будете винить меня, когда народ будет умирать».
Глава 41