– Да ты шутишь. – Пэм проследовала за мной в глубь дома.
– Было бы чертовски здорово, но нет. И я сам знаю, что мне не стоит ее преследовать, так что не переживай. Тем не менее я никогда не буду с тобой трахаться. Ни в этой жизни, ни в следующей. Так что сделай нам обоим одолжение и хотя бы притворись, что ты порядочная мать.
Она раскрыла рот и стояла передо мной, вероятно ожидая услышать извинения, которых не последовало. Я развернулся и поднялся по лестнице к комнате Джесси, ощущая на плечах тяжесть сказанных слов.
Я желал Снежинку. Действительно желал. Я хотел наслаждаться ее киской и трахать ее упругое маленькое тело до беспамятства. Хотел целовать татуировку на ее шее и рассказать, что уже видел эту фразу раньше и она мне понравилась. Что я видел и саму Джесси и хотел ее уже тогда.
Что она не была для меня просто проклятой сопливой историей.
Я постучал в ее дверь. Нет ответа.
Я постучал снова. Все еще ничего.
Третий раз.
– Уходи, – зевнула она с другой стороны двери.
– Ничего не выйдет. Открывай.
– Бэйн? – Мне нравилось, что она до сих пор оставалась достаточно наивной, чтобы удивляться моему появлению.
– Нам нужно поговорить. – Я снова вышагивал перед дверью. Какого черта это происходит? В воздухе повисла тишина, прежде чем ее дверь приоткрылась. Сквозь зазор мне удалось разглядеть лицо Джесси. Она была такой красивой, что это практически причиняло мне боль. Я встречал и имел много красивых женщин. Но никто из них не мог сравниться со Снежинкой. Все вокруг нее казалось блеклым, а она, подобно тексту стихотворения на листе с выжженными краями, оставалась ясной и отчетливой. Толкнув плечом ее дверь, я зашел в комнату, и у меня чуть не перехватило дыхание.
С потолка свисала люстра, собранная из небольших памятных вещей: старых компакт-дисков, ручек, пультов, открыток, писем и брелоков с изображениями ее любимых инди-групп. Казалось, будто сама ее душа взорвалась и разлетелась кусочками перед нами. Стена за ее широкой кроватью была увешана фотографиями человеческих спин, снятых на «Поляроид». Среди них я узнал ее мать. Темноволосый мужчина на соседнем снимке, вероятно, был ее отцом. Тут же были кадры с Дарреном, группой чирлидерш и толпой незнакомцев. Некоторые булавки оставались пустыми. Предполагаю, что когда-то там висели фотографии людей из ее прошлой жизни, кто впоследствии перевернул ее с ног на голову. Хотя одно изображение все же осталось. Спина молодого человека с густыми каштановыми волосами. Полагаю, Эмери. Его шею сотню раз протыкали булавкой, пока в центре не образовалась дыра размером с горошину.
На ее подоконнике стояла стеклянная банка с гирляндой внутри. Пошлые книжки были раскиданы по полу. Постельное белье напоминало Битлджуса своим черно-белым рисунком, а на двери висела порыжевшая табличка со словами
– Кто придумал все это? – спросил я, внезапно осознав, как близко друг к другу находились наши тела и как грудь Джесси опускалась и поднималась в такт моей, будто девушка чувствовала то же, что и я, хотя я понятия не имел, что это.
– Я сама, – ответила она тихо. Ее волосы все еще оставались влажными после душа, который она, должно быть, приняла сразу, как вернулась со смены. На Джесси были крошечные пижамные шорты – снова оранжевые – и мешковатый черный топ с изображением «Sleeping with Sirens»[25]. Не знаю почему, но ничего сексуальнее этого я еще не видел.
Она – личность.
Она – подросток, который вот-вот переступит двадцатилетний порог.
Она – девушка, женщина и нечто среднее между ними, с сиськами, гормонами и острым язычком, и лед между нами таял слишком стремительно, но я чертовски хотел испить каждую его каплю.
Наши ноги соприкоснулись. Близость оказывала влияние на нас обоих. Мой взгляд встретился с ее. Зеленый против синего. Тяжелый в противовес мягкому. Глаза грязного лжеца смотрели на самую чистую и добрую девушку, которую я когда-либо знал.