«Философические письма» в своем замысле чем-то созвучны книге, которую вы держите в руках. Это тоже всматривание в судьбу России и размышление о роли Промысла в ней. К чему Господь ведет страну? Почему мы именно такие? И какие на самом деле?
Чаадаев был уверен, что историю творит Бог, что у России есть своя великая миссия на земле. С этим не поспоришь, но дальше на своих путях размышлений Чаадаев приходил к тому, что основная задача христианства – не в спасении человека из рабства греха и страсти и приведение его в Царство Небесное, которое
Причем само это «Царство Божие» он видел не в Любви, все заполняющей, не в Божием присутствии, как понимает Царство Небесное православие, а просто в справедливом обществе. Более того, в том самом обществе, которое уже есть – на Западе. Вот где царят справедливость, закон, мораль, благоденствие! А раз там это есть, раз в Европе уже установлено такое «Царство Божие», значит, там обретена Истина.
Логично следуя этим мыслям, Чаадаев выводил, что истина – в католической церкви. Что все западноевропейские успехи в области культуры, науки, права, материального благополучия являются прямыми или косвенными плодами католицизма как «политической религии» – то есть влиявшей на светскую власть. Не особенно вдаваясь в различия обрядов и канонов, историй двух церквей и их трагического расхождения в веках, Чаадаев критиковал православие за пассивность, за то, что православная церковь не выступала против крепостного права, за то, что Церковь у нас была зависима от государства. То, что католицизм сам стал государством (Ватикан) и влиятельной политической силой, философу как раз нравилось.
«Письма» начинаются с бесцветной скорби об отлученности России от лучшего из миров – Запада:
Все эти мысли стали «евангелием русского либерала». В них узнает себя всякий, кто не сумел разглядеть красоты и тайны русской цивилизации, сложности, многоцветия, мощи ее пути и смыслов, сокрытых в ней. Равно как не сумел рассмотреть до конца и цивилизацию Запада, но по внешнему укладу и рекламируемому «уровню жизни» заключил, что это идеальнейший из миров и что все, что нужно России для счастья, – всего-то пойти западным путем.
Нынешний либерал даже отбросил и то, что для Чаадаева было крайне важным – религиозные корни нашего различия с Западом, слепо не видя или не желая видеть причин, по которым католицизм оторвался от единого древа Церкви. Это произошло как раз из-за властолюбия и большой политической вовлеченности католической церкви, которая породила море ересей в ней самой и принесла ей много бед, но которая Чаадаеву была искренне симпатична. Он писал, что выход православной Церкви из
Получается, «там» работа была, а «у нас» не было? Не было «великой работы» восточного христианства, которая отразилась в деяниях Вселенских соборов, в многоцветии святых и мудрости святителей, в богатейшем предании Церкви и родившихся из этого мироощущения мысли, культуры, архитектуры, армии, литературы? В государственном строительстве самой большой страны на планете? В недосягаемой богословской вершине учения исихазма – обожения человека, – учения, рожденного афонитом Григорием Паламой в XV веке именно на Востоке?
Чаадаев просто не видит или не хочет видеть и знать всего этого. Он пишет, что, обособившись от католического Запада,
Хоть Чаадаев и признавал, что
«Письма» были первоначально написаны на французском языке[47], что очень показательно, ведь язык – это инструмент автора. Чаадаев пытался понять Россию, надев заранее «западные очки», посмотреть на себя и на нас всех как бы оттуда. И, несмотря на явные прозрения о России на этом пути, спотыкался, потому что саму цель выбрал ошибочную: оправдать всеми силами все, что полюбил в Западе, и сформулировать происхождение того, что ненавидимо в Отечестве[48].
Пушкин в раннем своем творчестве воспевал Чаадаева:
В зрелости же – причем, похоже, в тот самый год, когда Чаадаев трудился над «Письмами», – поэт поставил диагноз этому типу людей:
Правда, строки Пушкина относились уже больше к последователям Чаадаева, нежели к нему самому, – к тем, кто отверг главный мотив его поисков, ведь он был все же религиозным человеком. Католическая церковь Чаадаеву виделась прямой и законной наследницей апостольской церкви. Ему нравились ее надгосударственность и «вселенскость», а в православии он видел обратное: узость и изоляционизм.
К сожалению, философ ошибался и в том, и другом. «Надгосударственность», как ее понимал Чаадаев, в действительности делала католическую церковь чужой многим народам, отстраняла от нее людей – вспомнить один только спор о переводе служб на славянский язык, чему католики очень противились. Православная церковь никогда не была «узка и изолирована от мира» – да, Петр I закрепостил ее и сделал частью государственной машины, но это была трагическая поломка в управлении внешним, земным телом Церкви. Распознать и разглядеть за ней всю силу мировой церковной истории, которую русская Церковь вобрала в себя, Чаадаев не смог.
Он по-прежнему видел один рецепт: когда-нибудь церкви должны воссоединиться, Запад воспримет наш «мистический дух», мы – западную организацию.
При этом католичества Чаадаев не принял, как многие думали, – до конца жизни он оставался православным, регулярно исповедовался и причащался. Многие в его окружении этого не понимали, его последователи часто перекрещивались в католицизм, например, князь Иван Гагарин, который даже стал католическим священником в Париже[49].
Взгляды Чаадаева со временем менялись и развивались. Похоже, с годами он все больше обнаруживал уникальность русской цивилизации и формулировал нашу идентичность, и все больше видел пороки Запада:
Крымская война России со всем Западом, таким любимым Чаадаевым, стала для него крушением идеалов. Они были ложные, вот и обрушились. Философ в отчаянии задумывался о суициде, но все-таки не решился на это. Умер он спустя короткое время после окончания войны, от воспаления легких.
Известный литературовед и поэт Аполлон Григорьев считал, что Чаадаев совершил что-то вроде интеллектуальной революции, посеял смуту и разделение, что его влияние