Почему маркетологи делают ставку на образ счастливой семьи? Очевидно, потому, что именно этого людям и не хватает. И всегда не хватало. Образ счастливой семьи оказывается манящим миражом на горизонте. Этим объясняется популярность различных религиозных сект: в них активно используется атрибутика родо-семейных отношений — обращение "сестра", "брат", "отец", — создавая иллюзию семьи (Наговицын, 2015, с. 40). Влияние доминирующего знания вынуждает многих людей считать собственный негативный внутрисемейный опыт чем-то случайным, исключительным, ведь все трансляторы культуры единогласно твердят, что семья — это счастье. Значит, наш личный опыт ставится под сомнение и перемещается в разряд знания доминируемого.

В действительности представления о семье как об островке безопасности в бушующем и враждебном мире оказываются очередным мифом, в котором всё перевёрнуто с ног на голову. Уже знакомый нам аналитик Google Сет Стивенс-Давидовиц, анализируя данные миллионов запросов пользователей, пишет: "Если ввести в поисковую строку "Нормально ли — хотеть…", первое предложение автозаполнения — «убить». Если вы введёте: "Нормально ли — хотеть убить…", то первый вариант автозаполнения — "мою семью" (2018, с. 139). То есть такой запрос оказывается очень распространённым, и поисковая система отражает этот факт.

Такая грустная вещь, как семейное насилие над детьми, в реальности распространена гораздо шире, чем многие думают. Вопреки общественному мифу семья не оказывается для ребёнка защитной стеной от невзгод внешнего мира: в большинстве случаев — от 54 % (Волкова и др., 2016) до 60 % (Берковиц, 2001, с. 281; Крюкова и др., 2005, с. 188) — насилие над детьми в различных его вариациях совершается как раз родителями. Если учесть, что какие-то дети склонны не сообщать о насилии в семье, то эти цифры должны быть ещё выше. Анализ более 400 судебных решений об истязании, побоях и убийствах показывает, что даже более 80 % преступлений против детей в России совершаются родственниками и близкими людьми ("Я тебя и убью": как в России смягчают наказания за истязания и убийства детей в семьях и почему виновных нередко просто отпускают" — "Новая газета", № 106, 23.09.2019). "В результате агрессивных действий родителей избиению подвергается такое количество детей, что по крайней мере в одном правительственном исследовании, посвященном жестокому обращению с несовершеннолетними членами семьи, определение физического насилия пришлось ограничить лишь теми случаями, в которых "травма или повреждение были настолько серьезными, что проявляли свои последствия минимум в течение 48 часов" (Берковиц, 2001, с. 292). Даже в учебниках по семейной психологии прямо указывается, что "привычным является представление, что опасность может подстерегать человека только на улице. Реалии современной жизни таковы, что огромное количество правонарушений происходит именно в семье, когда насилие осуществляют родители над детьми, дети над родителями и родители друг над другом" (Николаева, 2017, с. 8). Если около 60 % насилия сосредоточено в семье, то, к примеру, в школах случается всего 30 % инцидентов (Кон, 2011). Но, видимо, по причине укоренившейся мифологии эти данные редко доходят до человеческого сознания. Миф об опасности внешнего мира по сравнению с защищённым мирком родной семьи хорошо выражен в ироничной грузинской пословице "Всю жизнь овца волков боялась, ну а съел её пастух

Принято считать, что семья является первичной ячейкой в подготовке ребёнка ко взрослой жизни. Если это так, то ситуация с внутрисемейным насилием вызывает тревогу. Исследования показывают, что родители, применяющие насилие против детей, в детстве сами были жертвами насилия со стороны родителей: "если отец и мать сообщали, что их избивали в детстве, то с вероятностью 50 % они сами жестоко обращались со своими детьми. В то же время если в детстве телесным наказаниям подвергался только один из родителей, то вероятность применения насилия против детей снижалась до 32 %. Если же родители не подвергались в детстве мерам физического воздействия вовсе, то вероятность применения насилия к детям составляла 17 %" (Берковиц, 2001, с. 302). "Каждое поколение знакомится с насилием, сталкиваясь с ним в своей семье", приходят к выводу психологи (цит. по Берковиц, с. 303). Здесь возникает резонный вопрос: семья подготавливает ребёнка к насилию во взрослой жизни или же она как раз и является его главным источником?

Важно, что насилие над детьми касается не только так называемых «плохих» семей (где родители пьют и т. д.), а даже семей внешне вполне удачных, «хороших». С точки зрения общества, это совершенно замечательные семьи, с хорошим доходом, с высоким образовательным уровнем, где детям даётся все. И где при этом детей бьют.

"Судьба маленького ребёнка, подвергшегося насилию, возможно, ещё более трагична, чем судьба взрослого, брошенного в концлагерь", писала психоаналитик Алис Миллер и поясняла, что, в отличие от ребёнка, узник лагеря, сталкиваясь с насилием и равнодушием, "никогда не будет воспринимать причинённые ему страдания как своего рода благодеяния или необходимые воспитательные меры и не будет пытаться проникнуть во внутренний мир своих палачей с целью разобраться в мотивах их поведения. У подвергшегося насилию ребёнка нет таких возможностей. Он чувствует себя чужим не только в своей семье, но и внутри своего собственного Я. И так как ему не с кем разделить свою боль, то он никогда не будет плакаться даже себе самому. Даже глубоко в душе он себя никогда не пожалеет" (2003, с. 211). "Заключённый не может сопротивляться, он вынужден безропотно сносить самые страшные унижения, но зато он внутренне свободен и никто не препятствует ему в душе ненавидеть своих мучителей. Возможность осознанно переживать свои чувства, поделиться своими чувствами с товарищами по несчастью помогает ему сохранить своё подлинное Я. Такого шанса у ребёнка нет. Он не вправе ненавидеть отца не только потому, что это запрещает библейская заповедь и потому, что так его с детства воспитывали; он не может ненавидеть его, поскольку боится навсегда утратить его любовь и не хочет его ненавидеть, потому что любит его. В отличие от узников концлагерей ребёнок в своём мучителе видит не ненавистного, а любимого человека, и данное обстоятельство сильнейшим образом влияет на всю его последующую жизнь" (с. 212).

В разделе "Детско-родительские отношения прошлого" было подробно описано, как люди прежних эпох в целом довольно халатно относились к детям, игнорируя их, истязая и просто убивая. Но историк Альбрехт Классен справедливо подмечает, что эти знания о "тёмном Средневековье" оказались нам очень удобны, так как позволили противопоставить тогдашние нравы нравам современным: осуждающе указывая в далёкое прошлое, мы получили возможность говорить "Смотрите, как плохо было тогда", и тем самым подразумевая, что сейчас у нас всё иначе, хотя в действительности это может совсем не быть таковым (Классен, 2012, с. 167).

И, по видимому, настоящее действительно может не так сильно отличаться от глубокой древности. В реальности до 93 % современных питерских детей обладают небезопасной привязанностью к родителям (Pleshkova, Muhamedrahimov, 2010) — такой тип привязанности формируется при отсутствии чуткого контакта с родителями, систематически игнорирующими потребности ребёнка. Это огромный показатель, и его влияние будет сказываться всю взрослую жизнь этих пока ещё маленьких ребят.

Уже было сказано, что у немалого числа матерей рождение ребёнка вызывает депрессию. Так вот есть данные, указывающие на связь между материнской депрессией и развитием некоторых неврологических заболеваний у детей — в том числе СДВГ (синдром дефицита внимания и гиперактивность) (Cho et al., 2018). Матери 40 % детей с СДВГ имели большую депрессию (Chronis et al., 2006). Обзор множества исследований о связи материнской депрессии и дальнейшего детского развития показал, что такая связь совсем не умозрительна и приводит к самому разному спектру последствий для растущего ребёнка (Maternal depression and child development, 2004). Некоторые исследования напрямую связывают жестокость по отношению к грудным младенцам с материнской депрессией (Kim et al., 2014). СДВГ, безусловно, является комплексным результатом нарушений подкорковых и стволовых структур мозга, в том числе и органической природы, но накапливается всё больше свидетельств и социально-психологических причин такого развития мозга (см. Mate, 1999; Ньюфелд, Матэ, 2018). Эти данные дополняют и наблюдения отечественных нейропсихологов. У детей, родившихся в середине 1980-х, в 1990-е широко распространился так называемый дисгенетический синдром — дисфункция стволовых и подкорковых образований мозга, одним из проявлений которого как раз является СДВГ (Семенович, 2010, с. 384; Безруких и др., 2009, с. 22; Мачинская и др., 2013). Важно, что среди причин развития этого синдрома являются ссоры в семье и репрессивные виды воспитания (лишения, физические наказания) (Безруких и др., 2009, с. 15; Крюкова и др., 2005, с. 192). Что интересно, хронологически 1985-й год в СССР связан с легендарной горбачёвской Перестройкой, и это наводит на мысль, что в условиях глобальных социальных стрессов родители невольно несут всю возникшую напряжённость в семью, что не может не отразиться на заботе о детях и, следовательно, на их развитии. Вероятно, глобальные социальные стрессы наиболее сильно бьют именно по нуклеарной семье, ведь эмоциональная ёмкость её сильно ограничена, и привносимое извне напряжение сразу плещет через край, затопляя всех её членов. В этом же ключе отмечается влияние депрессии на функционирование лимбической системы мозга и дальнейшее развитие психосоматических расстройств (Зотова и др., 2018, с. 30), и потому не оказывается удивительным, что если в 1980–1983 гг. среди младших школьников обладателями тревожно-депрессивной симптоматики были лишь 12–16 %, то уже в 1990–1993 гг. (самый пик социальных катаклизмов на постсоветском пространстве при распаде СССР) таковых стало аж 72–75 % (Счастный, Горбацевич, 2012). В период 1991–1995 гг. заболеваемость психическими расстройствами выросла на 23,6 %, а до конца 1990-х выросла ещё на 17,3 % (Дмитриева, Положий, 2009, с. 145). Число пациентов с шизофренией с 1991-го по 2000-й годы выросло на 25,5 % (там же, с. 151).

Если ещё можно предположить, что взрослые "сходили с ума" по причине социальных трагедий, то объяснить причину точного совпадения с этим по времени и глобальной «эпидемии» дисфункции стволовых и подкорковых структур мозга среди детей можно уже только тем, что именно родители несли в семью все свои стрессы. Всё это происходило опосредовано — через родителей. Которые купались в стрессе, как дельфины в море. Дети оказывались запертыми в глубоководном батискафе под названием «семья» вместе с родителями, и никакой альтернативной поддержки у них не было. Могло ли подобное произойти в условиях «большой» семьи, где эмоциональное пристанище найти было куда проще?

Кто-то может поспорить с ролью именно нуклеарной семьи в распространении дисфункций детского развития, сославшись на факт, что в последние годы дети даже самых малых возрастов всё больше времени проводят перед экраном телевизора, компьютера или смартфона, что не может не сказываться на формировании мозговых структур. Психологи и нейробиологи действительно всё активнее бьют тревогу по этому поводу, поскольку влияние "экранных устройств" на развитие ребёнка оказывается далеко не позитивным (Медина, 2013; Пацлаф, 2011). Наверное, каждый из нас знает семьи, где ребёнок часто остаётся один на один с экраном, пока родители заняты чем-то более важным. Но если вдуматься, то могло ли произойти подобное, если бы рядом с ребёнком были другие взрослые? Конечно, нет. Ребёнок всегда предпочтёт взаимодействие с взрослым, а не с мерцающим экраном. Так что да, дело всё же в глубоко изолированной нуклеарной семье, в рамках которой только и могли возникнуть «экранозаменители» родителей.

Известно, что темпы урбанизации сопряжены с ростом и психосоматических заболеваний (Зотова и др., 2018, с. 9), и обычно в этом вопросе принято заострять внимание на городе как на скученном анонимном сообществе, которое и стрессирует людей. Но если посмотреть на город в первую очередь как на оплот нуклеарных семей? Может, причина именно в этом, а не в большой анонимной скученности?