После этого пришло время для приветствий.

– Рад вас видеть живым и здоровым, Дмитрий Иванович, ― скривив губы в фальшивой улыбке, сказал Полуянов.

– Извини, Слава, не могу ответить тебе такой же любезностью, ― сердито буркнул Рыбаков.

Их взгляды скрестились, словно шпаги.

– Двадцать лет прошло, пора бы и забыть обиды, ― сказал в ответ Полуянов.

Рыбаков громко хмыкнул и тряхнул головой:

– Да обид нет. Есть требование справедливости. Моя воля – ты бы уже давно осваивал комнатку в Лефортово. Был бы даже суд, и было бы наказание.

– Суровы вы, Дмитрий Иванович, суровы.

– А ты вспомни Лёшу Иванова, который с тобой в Тулузу поехал… У него осталась семья, двое детей. Младший вообще отца не видел, жена у него с пузом тогда ходила, когда он с тобой эти церквушки… ― Рыбаков не договорил, чертыхнулся и с досадой махнул рукой.

– Холодная война – тоже война. И на ней были погибшие.

– Это ты верно сказал. ― Полковник явно недружелюбно посмотрел на Полуянова. ― Были также на ней герои, были и предатели…

Полуянов отвёл глаза в сторону и стал нервно передвигать позолоченную зажигалку по столу, Рыбаков опёрся на ручку зонтика и уставился в пол. Они помолчали.

– О деле поговорим? ― Полуянов перевёл свой взгляд на полковника.

– Ты о письме? ― спросил Рыбаков.

– О нём самом.

– Зачем оно тебе?

– Надо помешать плохим ребятам.

– А ты что же, как там его… Бэтмен, что ли?

– Нет, конечно, но те ещё хуже.

Рыбаков поскрёб пальцем дряблый морщинистый подбородок.