– Проснулся, засоня! – приветствовала его баба Вера, хлопотавшая у плиты. – Тебя всегда было не добудиться! Ну-ка, за стол!

При взгляде на кухонный стол Андрей подумал, что этот отпуск бесследно для него не пройдет. Придется менять гардероб, прикинув пару размеров в большую сторону.

Усердно работая вилкой, Андрей завел разговор о старой иконе.

– Икону эту мама моя, Мария Ильинична, из деревни с собой привезла, – принялась рассказывать Вера Ивановна. – Отец-то был против. Знаешь, поди, какое тогда было время. Новый мир строили… Только мать не послушалась. Этой иконой их родители на свадьбе благословили. Раньше ведь обычаи были другие, мы их сейчас и не помним. Ну, привезла, повесила в угол, где незаметней, там она до сих пор и висит. Я только пыль вытираю, а мать, пока живая была – так молилась. Мне сейчас память о ней. Хотела снять да прибрать, только уж больно привыкла. Пусть висит, умру – вам достанется.

– Бабушка, а ты не знаешь, откуда эта икона вообще взялась? У твоих бабушки с дедом? Она ведь дорогая, серебряная. Не для крестьянской семьи.

– Да я уже думала. Сами, конечно, купить не могли – в бедности жили. Точно ничего не скажу, только скорее всего им ее подарили.

– Кто? Ведь это же царский подарок!

Вера Ивановна вытерла руки стареньким полотенцем и присела к столу.

– Это история давняя. Мама моя в Бога здорово верила. Отец – тот если и верил, то незаметно. А бабушка с дедушкой у себя в Сосновке даже пели в церковном хоре. Ну, тогда все были верующими. Так же, как потом все в пионеры вступали. Только мои-то бабка и дед верили по-настоящему, от души. Я вот так уже не смогу. И сосновский поп с ними дружбу водил, и в монастыре они были люди свои. Монастырь-то возле Сосновки стоял, знаешь? Там, где пещеры?

Еще бы не знать! Да во всем городе не было пацана, который хоть раз не протопал бы десять верст по лесу, чтоб полазить по монастырским развалинам и заглянуть с содроганием сердца в полузасыпанный ход, зиявший черным провалом на склоне большого оврага. Говорят, под землей жил когда-то отшельник, отец Иоанн, который творил чудеса. А сами пещеры вроде бы убегали на тысячу километров и появились вообще неизвестно когда и откуда! Редкие смельчаки, проползавшие с фонарями в узкую щелку завала, шепотом сообщали друзьям, замиравшим от ужаса и восторга, что там, в пещере, лежит скелет и улыбается страшным черепом… А может быть, про скелет придумали взрослые, чтобы отвадить ребят от пещеры, где тех могло запросто завалить. Но страшилка про мертвеца мало кого пугала, и в конце концов сосновские мужики – им было ближе, как и их ребятишкам – окончательно засыпали вход в пещеру. Это, впрочем, походы по историческим местам остановить не смогло, но они хоть стали не такими опасными.

– Где-то в двадцатых годах, – продолжала бабушка, – монастырь решили закрыть. Монахов оттуда всех разогнали, церковь в деревне развалили на кирпичи – школу построили. А монастырь так и остался. Там вначале мастерские открыли, да больно от города далеко, и Сосновка не близко. Так и остались пустые стены, не нужные никому… А монахи-то да попы были не дураками. Знали, что скоро конец, вот и постарались что поважней верным людям раздать. Так и нашим, конечно, икона досталась. Только вот из церкви или монастыря – теперь не узнаешь.

Вера Ивановна грустно вздохнула.

– Отец говорил, тогда из икон костры жгли. Он-то уж парнем был, все запомнил. А теперь вот те же иконы для музеев скупают. Большие деньги дают. Несколько лет назад один приезжал, ходил по домам. Соседка вот две иконы да кое-что из старья продала, а я его и в дом не пустила. Не хочу память свою продавать, даже музею…

Андрей молча слушал, забыв про еду. Этой истории он от бабушки еще не слыхал. Наверное, потому, что не спрашивал. Как бы там ни было, вот он, след! Пусть даже не след, а просто намек на него. Главное – это то, что самое ценное в монастыре под грабеж не попало. Разошлось по верным рукам…

***

Костер горел жарко и весело, трещала в огне древесина, юркие искры взметались стайками в небо. Бойцам было жарко, они отошли от пламени и теперь любовались им издали, шагов так с пяти. А любоваться было на что. Горел старый мир. В костре оплывали и корчились лица святых, веками помогавших эксплуататорам оболванивать массы трудящихся. Краска пузырилась и лопалась, стекала размягченными струйками, и казалось, что древние лики вдруг ожили. Их искажали гримасы боли и скорби, из нарисованных глаз текли слезы, опускались поднятые для благословенья персты. Только вот как ни старался Иван Иваныч Краснов, командир отряда особого назначения, не сумел он приметить на горящих иконах ни злобы, ни гнева. Вот ведь какая история! Надо бы у начальства спросить, что тут скажет наука… Да не скажет она ничего! Быть такого не может. Так что лучше молчать, а то сам заплачешь и сгоришь, как солома.

– Все, товарищ командир! – радостно доложил запыхавшийся красноармеец. – Иконы все! Может быть, за одно, еще какой мусор спалим?

Боец был белобрыс и румян, в застиранной добела гимнастерке, с большими ушами и блестящим рядом крепких ровных зубов. На лице его сияла праздничная улыбка, в глазах плясали озорные чертята. Вот он, гражданин нового мира! Мира свободы, равенства, братства! Мира всеобщего счастья. Уж он-то при коммунизме наверняка поживет. А может быть, и ему, Ивану Краснову, такое выпадет счастье. Не зря же с германской войны сапогов не снимал! Ну, теперь не много осталось. Вон как новая жизнь наступает! Мелочи разные вредные, вроде таких вот монастырей, прибежища контры, за пару лет уничтожим. И станут люди свободны – никакой Бог не указ!

– Отставить, – негромко сказал командир. Без особой нужды он старался голос не повышать. Так получалось значительней. Да и знал он, что люди, стараясь услышать негромкую речь, сами заткнутся и напрягут все внимание. А крикунов все равно глоткой не пересилишь. На это есть револьвер. Пальнул в белый свет – вот тебе и вниманье, и уваженье, и пусть попробуют опять заорать!

– Отставить… Ты как ребенок, Трофим. Тебе бы только у огня поплясать. А после нас товарищи придут мастерские основывать, им чем топиться прикажешь? Из лесу дрова еще тащить нужно, а тут они под рукой. Вперед смотреть надо, товарищ!