– Да, в общем, ни с кем, – задумчиво ответила Полина Андреевна. – Все боялись. Разве вот только…

Андрей непроизвольно напрягся. Вот сейчас, одно слово – и тайна раскрыта!..

– Разве только Машутка Сухова к нему бегала, хлебца носила. Суховы были семьею крепкой, религиозной. Как их вместе с монахами не сгубили – Бог весть! Маша и про смерть отшельника рассказала. Пришла поутру к батюшке с узелком, а там уж отряд… Но вряд ли крест у нее. Говорят, девчонка примчалась в деревню без памяти, неделю потом ее в себя приводили. Ей было не до распятия…

– А где сейчас Суховы? – нетерпеливо спросил Андрюха.

– Старшие померли. А сама Машутка уехала. Замуж вышла – и до свидания.

– Что же, все так и померли? И следов не осталось?

– Следы-то, может, и были, да только где их искать через столько-то лет! Суховы в Сосновке были чужими, Илья с женою и дочкой приехали в начале гражданской войны. Откуда – не знаю, и родни у них здесь нет никакой.

– А Мария куда уехала?

– Тоже не знаю. Возможно, в райцентр. А могли с мужем куда угодно податься – хоть в Сибирь, хоть на Дальний Восток. Тогда ведь рабочие руки ох как были нужны – новую жизнь строили… Да ее уж, поди, и нету в живых. А крест… Пропал и пропал. Может, кто из солдат припрятал. Там ведь тоже люди разные были. Не все по иконам стреляли…

***

Ночевать отряд вернулся в постройки монастыря. Краснов решил дать людям отдых – дело-то сделано, спешить больше некуда. Вот и балбесничали бойцы с обеда до вечера, грелись на солнышке, травили байки, ржали, как жеребцы. Пусть расслабятся, заслужили. Завтра снова в город, в казарму.

День незаметно прошел, спустился вечер со своею спокойной прохладой. Солдаты развели маленький дымный костер – комаров напугать – и курили перед отбоем. Командир устроился на крылечке немного поодаль. Отсюда, с одной стороны, его присутствие не смущало бойцов и они свободно трепались о всякой всячине. А с другой стороны, чуткое ухо Ивана Ивановича надежно ловило почти что каждое слово. Знать настроенье отряда, знать, кто чем живет и дышит, командиру необходимо. Хотя чаще всего дышали и жили солдатики тоскою о доме да памятью про самогонку и баб. Вот и сейчас краснобай и похабник Петруха соловьем разливался о своих приключениях. Послушать было забавно, хотя, если честно, верил ему Краснов не более чем на четверть.

– Ты чего, Мишаня, лапу себе замотал? – спросил вдруг кто-то, отсмеявшись очередному подвигу из жизни Петрухи. – Или болит?

– Болит, сучий потрох! – кивнул Михаил. – Сбедил, не иначе.

– Ты этой что ли рукой попа-то убил?

– Да какой он поп, он монах!

– А хрен редьки не слаще. Так этой ты его саданул?

– Ну, этой…

– Вот он тебе и вредит с того света. Надо было прикладом – хрен бы с ним, распухал!

Солдаты ржанули, а командир обеспокоено встрепенулся. Чудес ему в отряде еще не хватало! Будут потом трепаться, что Мишаню Бог наказал! Вот дурак, не мог удар рассчитать. Лучше б и правда прикладом, конец-то один. Однако бойцы смеются, и то хорошо. Впрочем, хохочут не дружно. Явно у кого-то на душе кошки скребут. Ничего, утро вечера мудренее. Дай Бог, чтоб у Мишани к рассвету его клешня зажила, а то ведь слухов не оберешься.