Мери хотела было с ним попрощаться, когда Форбен вдруг объявил, и вид у него был при этом совсем развеселый:
— Только что получил новое назначение. Отправляюсь на Средиземноморье, чтобы подготовить вооруженную поддержку Турвилю. Значит, не пройдет и трех недель, как мы после здешних туманов окажемся под ясным солнышком.
— Прекрасная новость, капитан! — воскликнул Корнель.
Но Мери почувствовала, что он лжет. Корнель любил Брест не меньше, чем Форбен свой Прованс.
Матрос раскланялся и ушел.
Перрина, уже битый час ворочавшая горшки на кухне, сообщила, мол, кушать подано, и Мери подумала, что лучше все-таки разговор на тему, которая вертелась у нее на языке, отложить до конца трапезы. Новое назначение, похоже, так занимало Форбена, что он напрочь забыл и о кознях Эммы де Мортфонтен, и об исчезновении Мери, и о своих былых обещаниях.
Он рассказывал Мери об Экс-ан-Провансе, этом городке, тесно прижавшемся к горе Святой Виктории, голова которой порой седела, как вершины Альп, а в другое время веселый стрекот цикад, доносившийся оттуда, звучал как пение… Рассказывал о душистых тимьяне и чабреце, растущих у подножия, о приморских соснах, в тени которых ему было так славно лениться… О тулонском арсенале — как он считал, самом богатом в стране… О магии света на море и оттенках сепии на берегу… о красном и коричневом, смешивавшихся в хрустальных водах… о глубокой синеве и ясной лазури, делавших тихую волну похожей на таинственный резной камень…
— Ты все увидишь сама, Мери. Ты увидишь, чем напитана кровь в моих жилах. И, когда ты узнаешь эти ароматы, не похожие ни на какие другие в мире, они войдут и в твою кровь, станут твоими, будут и тебя питать жизненной силой. Тогда ты забудешь печаль и слезы лондонских туманов, забудешь Англию…
Мери не перебивала, она слушала, как он воспевает Средиземноморье, думая, что этот край и впрямь подходит ему наилучшим образом. Да, просто фантастически подходит. Вот только для нее там нет места рядом с ним. И никогда не будет.
Она подошла к камину. Форбен уже грелся на солнце своих воспоминаний, а ее пробирало до костей. На самом деле ей не нужно было ждать, когда капитан получит новое назначение, чтобы решить свою судьбу. Это решение созревало в ней весь долгий день.
Форбен подошел к ней — он сгорал от желания, — привлек ее к себе, словно приклеился торсом к ее спине, руки его принялись ласкать ее тело, поднимаясь от талии к груди. Мери чувствовала, как в низу живота у нее разгорается пламя. Ее не меньше сжигало желание, но оно смешивалось с тоской и тревогой, сердце отчаянно билось, в горле стоял комок… И все-таки она выговорила слова, от которых самой было хоть в петлю:
— Я уезжаю, капитан. Завтра.
Ему потребовалось несколько секунд на то, чтобы понять услышанное. Руки Форбена прекратили свой танец. Воцарилась тишина, но Мери поторопилась ее нарушить:
— Я никто, Клод де Форбен. В глазах всего света — я никто, у меня нет ничего законно мне принадлежащего. Женись на мне, и я стану кем-то. Женись на мне, — повторила она, — и у меня будет причина остаться.
— Это невозможно, — голос у него был тусклым, бесцветным. — Но я люблю тебя, Мери, как никогда никого не любил…
— Тогда почему?! Ты был бы не первый, кто женится на бродяжке. И ничего не переменилось бы. Я была бы рядом с тобою в плаваниях и в боях, наши глаза видели бы одни и те же звезды!
— Замолчи, Мери. Ты что же, считаешь, я об этом не думал? Не мечтал?
Он отошел на несколько шагов и остановился, ероша свои густые темные волосы. Мери в ожидании стояла напротив.
— Я уже говорил тебе, Мери: я женат на море. Не только из честолюбия, но — в ответ на желание моего отца, который грезил о том, что наше имя вернет себе былую честь и былое достоинство. Я никогда не подам в отставку, да и зачем? Ради какой выгоды? — Он усмехнулся. — У меня нет состояния, которое позволило бы скитаться по морям в свое удовольствие, но я и не умею больше ничего, кроме как жить в море и морем. Мое ремесло для меня — почти что священнодействие, настолько я отдаю ему душу, ну что можно еще об этом сказать? Я мог бы жениться на женщине, которую оставлял бы на долгие месяцы в порту и которая ждала бы меня, растя наших детей и хлопоча по хозяйству. Но ты не создана для такого, Мери! Я это знаю. И ты это знаешь. И это было доказано на «Жемчужине». Я мог бы жениться на женщине, Мери, но не на матросе, сражающемся бок о бок со мной с саблей в руке. Мой министр никогда такого не потерпит.
— Почему? — удивилась Мери.