— На вершине стелы покоился предмет, какого он прежде никогда в жизни не видел, — изготовленный из цельного куска хрусталя. Череп! — добавил Тобиас, заметив, что жена уже умирает от любопытства. — Да, череп. Сделанный так искусно, что можно было бы принять его за человеческий, тем более что размеры и пропорции этой странной вещицы оказались строго соблюдены ее создателем. Во впадины были вставлены глаза из нефрита. Испанец, подивившись находке, снял череп со стелы — стена перед ним раздвинулась, и открылся вход в тайный зал… Именно стела с черепом и представляли собой секретный механизм, поразивший испанца.

— Не понимаю, что тут удивительного-то? — пожала плечами Эмма, которой все это казалось не более чем удачной придумкой.

— Удивительно тут, моя дорогая, то, что никто, даже сами майя из Лубаантуны, не мог сказать, каково происхождение хрустального черепа, никто не знал, откуда он взялся. Самые древние старики говорили, будто храм стоял здесь еще до их прихода в эти края, и они взяли его за образец, строя свой город. Между тем как, если судить по моим собственным изысканиям — а я изучил все, что написано по этой проблеме, — именно майя были первыми обитателями полуострова Юкатан. Признайте же, милая Эмма, что тут есть чему удивиться!

— Действительно… — задумчиво произнесла Эмма. — Но меня куда больше и в первую очередь интересует конкретное, а не магическое, и, какие бы загадки ни скрывались за вашим черепом и кто бы, как бы его ни изготовил, если открывшаяся в то время испанцу зала окажется в довершение всех бед еще и пустой, с этой минуты ваша тайна мне совершенно не интересна!

Тобиас вздохнул. Алчность Эммы поистине не имела границ. Он-то жаждал не только богатства, но прежде всего власти, могущества, искал средства достичь их… «Да это бы ладно, пустяк! — подумал он. — Но ведь, черт возьми, она права!»

— Ключи — два глаза и череп — были рассредоточены по трем разным каравеллам флотилии, которая везла в Испанию остальные сокровища, — продолжил рассказ Тобиас. — На них напал французский корсар, и все три хранителя ключей были убиты. Мой испанец, как вы помните, был потомком моряка, помогавшего товарищам переносить сокровища в тайник и укравшего карту и нефритовый «глаз», прежде чем наняться на службу к французам. И вот начиная с этого места история становится туманной… Предполагаю, что груз трех каравелл пополнил сундуки Франциска I, тогдашнего короля Франции… Но вообще-то предположить можно что угодно.

— Понятно, — протянула Эмма де Мортфонтен. — Я завтра же отплываю во Францию, чтобы стать поближе к Клоду де Форбену. Таким образом мы получим доступ хотя бы к тому первому ключу, который украл у вас Оливер. Что же до остальных, мне кажется, у вас есть какие-то идеи на этот счет…

Тобиас Рид кивнул, но вместо каких-либо пояснений скользнул рукой между щедро предложенными ему роскошными ляжками.

Мери уже три недели наравне с командой принимала участие во всем, что делалось на «Жемчужине», целиком захваченная все возраставшим в ней ощущением свободы и силы. Участвовала не только в такелажных работах, но и в абордаже, как будто какая-то часть ее самой наконец-то признала унаследованное от предков. Кровь оставшегося для нее незнакомцем родителя меняла состав ее собственной, и очень скоро девушка была вынуждена признать, что море поселилось в ней куда прочнее суши.

Она билась лучше всех на этом корабле, была не владелицей руки, вооруженной саблей, нет, она сама была саблей. Жажда выживания, жажда победы впитались в каждую клеточку ее тела, заполнили ее душу. Энергия, помноженная на чутье, делала схватку Мери с противником зрелищем, свирепость которого придавала ее товарищам по оружию охоты к новому преследованию. Все приближенные Форбена, кроме Левассёра, который, приняв командование пленным голландским кораблем, перешел на борт завоеванного судна, все поздравляли своего капитана с таким удивительным новобранцем.

Форбену приходилось страдать молча.

Страх потерять Мери в ходе какого-нибудь сражения превращался в восхищение ею и жажду обладания, стоило только затихнуть лязгу оружия и артиллерийским залпам.

Однако Мери никогда не задерживалась в его каюте. Она всегда приходила ночью и старалась пробираться туда как можно тише и незаметнее, но все равно по кораблю поползли слухи о странных наклонностях Форбена. К счастью, шептались об этом между собой только матросы — ни сам Форбен, ни его офицеры даже отголоска таких разговоров не слышали. С трудом смыв с себя кровь своих жертв, Мери и Клод предавались любви так, словно эти объятия — последние в жизни каждого, говорили мало и никогда — о будущем. Затем Мери убегала обратно к себе на батарею и ложилась в гамак, натянутый рядом с корнелевским. Она чувствовала, что Корнель не спит, ждет ее, страдая и мучаясь, потому что хочет ее не меньше, чем капитан. Немного поупивавшись этим ощущением, она совсем скоро неизменно проваливалась в глубокий сон, изможденная двумя следовавшими одна за другой битвами, которым предавалась телом и душой.

Все это, тем не менее, не было повседневной действительностью «Жемчужины». Чаще всего судно не встречало в плавании ничего, кроме штормов да редких рыбачьих баркасов, не представлявших для корсаров ни малейшего интереса. В ожидании, когда придет время заступить на четырехчасовую вахту, матросы резались в карты или в кости, а то настраивали инструменты и откашливались, чтобы затянуть игривую песенку. Мери орала во все горло, подпевая им, сбиваясь на фальцет и вызывая у Корнеля приступы гомерического смеха до тех пор, пока ей, как и ее товарищам, не приходилось снова вступить в схватку с разбушевавшейся стихией.

Раз уж оставаться рядом с Форбеном подольше было нельзя, она проводила большую часть времени с Корнелем, довершая образование и совершенствуясь в морском деле, и тот считал Мери примерной ученицей. Матрос объяснял ей, что такое корсарство, каково предназначение корсара в этом мире и в чем различие между Форбеном, служащим в королевском флоте, и любым другим корсаром, который, получив королевскую грамоту и обзаведясь кораблем, бороздит Атлантику с Ла-Маншем в поисках удачи. Такие корсары отдавали королю лишь пятую часть своей добычи, так что их собственный доход получался куда более существенным, чем у тех, кто служил в королевском флоте. Да, конечно, первые подвергались большему риску, потому что чаще всего вооружение у них было слабее, зато ведь и свободы они сохраняли тоже гораздо больше.

— Они, — говорил Корнель, — охочи, скорее, до богатства, а не до подвигов и славы, а наш капитан — совсем наоборот.

Мери было бы трудно сказать, чего больше хочется ей самой.

— Наверное, поровну того и другого! — ни секунды не поколебавшись, ответил вместо нее Корнель с легкой усмешкой.

Этот человек знал Мери Рид лучше, чем она сама.

Плавание подходило к концу, вдали снова показался Брест. Мери решила, что просто необходимо возобновить разговор с Форбеном, начатый, но не законченный на корабле. Уверенная в том, что капитан любит ее, она отважилась на этот шаг, а вот узнать, что на этот счет думает Корнель — нет, не могла решиться, пусть даже и очень хотелось. Они редко говорили о капитане. Корнель старательно избегал этой темы, верный приказу, но в еще большей степени — послушный ревности, пробуждающейся всякий раз, как он видел, что Мери забывает ради Форбена о нем самом. Он прекрасно понимал, что она хочет замуж, и не мог с этим бороться, но очень рассчитывал на то, что кипучий темперамент не даст ей удовольствоваться ролью законной супруги.